Раздувая помидорные щеки и выпуская маленькие клубы пара, Сеня бодро затрусил по набережной.
– Жми! – орал Леша. – Жми, Сеня! Жми, родной! Догоняет, гад!
И Сеня «жал». Они пронеслись мимо двух девчонок в желтых куртках и, когда впереди мелькнула финишная черта, Леша припустил во весь дух.
Он гнал Сеню, как пастушья собака – овцу. Только бы дожать. Только бы дожать этот чертов зимний забег.
И Леша снова орал, как ненормальный:
– Только не останавливайся! Не останавливайся! Он сзади! Он сзади! Сейчас обгонит! Обгонит!
И Сеня, испуганно оборачиваясь, увеличивал скорость, семенил ногами и бежал, бежал, бежал.
Наконец под Лешиными «найками» мелькнула финишная линия. Свисток оглушил, но вдруг стало тихо. Леша затормозил, едва не упав на подмерзший асфальт. Сеня стоял рядом, растирал ладонью красные щеки, по которым текли крупные, прозрачные слезы.
– Ты орал… Так орал… – хныкал он. – Как же ты орал!
– Заткнись, – машинально ответил Леша и поднял глаза.
Мокрые, уставшие одноклассники стояли рядом и улыбались.
– Мы вторые, Леха! Мы вторые! – заорал Анохин, – Мы выбежали из двенадцати!
Леша ошалело заморгал, не понимая, что произошло. Значит, пятьдесят седьмую они всё-таки не обогнали. Последними финишировали девчонки из пятнадцать-тридцать пять. Свисток.
Вторые.
– Молодец, Леха, – на плечо Мышкину упала рука Бумера. – Не опозорил. За второе место пять баллов классу дают, ты не переживай.
– Мне первое нужно было, – протянул Леша. – Мне в Питер нужно, а у меня оценки так себе…
– Питер – красиво, понимаю. Сам бы съездил. Ну смотри, если без трояков закончишь, – физрук покопался в своем блокноте, – будете выше историков и географов.
Леша невесело улыбнулся.
– Ну ты даешь, – зашептал ему в ухо подскочивший Анохин. – Вытащить Джона Гуттенберга из Эскритьерры! Одеть его в желтую куртку и заставить бежать кросс!
– Вернул его назад?
– Само собой.
Сзади раздалось веселое гиканье. Обернувшись, Леша увидел, что Сеню подхватили (видимо, качать побоялись) и потащили по набережной. В этой гурьбе виднелась мелькающая то тут, то там медная коса Ларисы.
Приближался Новый год, и жизнь в лицее становилась все тоскливее и тоскливее. Каждый день Леша с Никитой прибегали к стенду, где вывешивали рейтинг классов. Они шли на втором месте после историков. Там не было троечников, и единственное, что могло их спасти – Лешины хорошие оценки по литературе и русскому.
– На дискач пойдем? – спросил Анохин, когда Леша ходил кругами по школьному коридору, пытаясь наизусть вызубрить доклад по литературе. – Там вроде круто будет.
– Разве это круто, – вздохнул Леша. – Вот на Кипре!
Он прикусил язык. Лучше не вспоминать Кипр и не говорить о нем при Анохине.
Как Никита может думать о дискотеке, когда они не нашли Люка Ратона! Не выяснили, что скрывает Ренат Вагазов! И Лешин отец остается в Лимбо, порабощенный Алтасаром!
Тренькнул звонок, и девятый «А» поспешил на литературу. Леша знал, что Чубыкин вызовет его к доске. Без этого не обходилось ни одного урока. Он пытался запомнить цитаты из доклада, грыз ручку и нервно поглядывал на дверь.
Сегодня Чубыкин был приветливее, чем обычно. Точнее, он был нейтральным. Сухо огладил льняные брюки, провел указательным пальцем по пшеничным усам и недовольно изрек:
– Сегодня у нас на уроке моя коллега из лицея «Воробьевы горы». Для обмена опытом, так сказать. Марина Сергеевна, вам удобно там?
– Удобно, не волнуйтесь, Игорь Владимирович, – пропищали с задней парты.
Обернувшись, Леша увидел худенькую молодую женщину в круглых очках. Русые волосы она забрала наверх в неаккуратный хвост. Марина Сергеевна строго оглядела класс и кивнула Чубыкину мол, можете продолжать. Несмотря на юный возраст, было в Марине Сергеевне что-то назидательное, учительское, и поэтому пугающее.
– Ладно, – сказал Чубыкин. – Я просил подготовить доклады о проблеме в литературе, которая волнует вас больше всего. Тема широкая, хочу узнать, как вы мыслите. В нашей школе это очень ценно, – он с вызовом глянул на хрупкую учительницу. – Так кто же начнет? Лера, давайте вы.
Лера бодро трещала про актуальность романа «Отцы и дети», а Леша недоумевал: как так? Чубыкин никогда не называл учеников по имени, только по фамилии. И он не вызвал его. Значит, не хочет, гад такой, унижать Лешу при чужом учителе. Боится, сволочь.
