Вивьен боролась изо всех сил, но вырваться было невозможно. Он был слишком силен.
— Отстань от меня! — закричала она. — Убери от меня руки!
— Ты тоже этого хочешь. И хотела с первого дня.
— Джонни, пожалуйста…
— Ты же в этом хороша, правда, детка? — Его жадные руки тянулись к ее груди.
— Как же все те мужики, которых ты обслуживала в клубе?
Боже, она наговорила ему слишком много, доверила все самые темные секреты.
— Ты же сладкая шлюшка в глубине души, ведь правда? Давай, моя очередь. Я заслужил. И так слишком долго ждал. Я уже заплатил тебе больше, чем все те придурки, вместе взятые…
Потребовалась вся сила Вивьен, чтобы освободить руки, дальше было проще. Навалившись всем весом, она опустила каблук на его ногу, одновременно ударив локтем в диафрагму и заставив его согнуться. Вивьен схватила его за плечи и двинула коленом в пах. Мужчина завыл.
Ее всю трясло — от страха, от адреналина, от победы. Откуда только сила взялась? А может, она всегда жила в ней, глубоко внутри.
— Больше никогда не прикасайся ко мне, — сказала она дрожащим голосом. Ей хотелось плакать — от потрясения, разочарования, от разрушенной наивности, от дружбы, рассыпавшейся в прах у нее на глазах. Встретит ли она когда-нибудь мужчину, который будет о ней заботиться? Узнает ли любовь без боли, без условий, без предательства? Сможет ли довериться кому-то, забыв о внутреннем голосе, твердящем, что
— Я ничего не должна тебе, Джонни, — сказала она. — Ты понял? Ты нашел меня. Ты предложил мне это. Ты не озвучивал цену.
Она расправила одежду и на дрожащих ногах вышла в коридор. Когда дверь закрылась, из-за нее раздался голос:
— Ты за это заплатишь. Без меня ты ничто, Вивьен. Я дал тебе все. И будь уверена, я же и заберу.
Глава десятая
В пятницу нам наконец удается поговорить. Адалина сообщает:
— Синьора не может выйти к гостям, ей нездоровится. Но если ты подойдешь к ее комнате в полдень, она с тобой поговорит.
Меня распирает от любопытства, когда я подхожу к комнате синьоры. Около нее стоит стул, дверь приоткрыта. Луч света пробивается из таинственной спальни, но больше ничего не видно. Я тихо сижу. Ничего не происходит. Наконец отваживаюсь подать голос:
— Добрый день!
Здесь так тихо, что незаметно передвинуть стул невозможно. Вместо этого я наклоняюсь, чтобы заглянуть в комнату. Ковер. Портьеры. Тяжелая мебель черного цвета с золотом… Угол зеркала, в нем отражается женская фигура. Видно плохо, но, кажется, я могу разглядеть ее затылок, плечи. Так смотришь на абстрактную картину, пытаясь найти в ней смысл, — и не находишь. Я ловлю себя на мысли, что отчаянно хочу увидеть ее. В моем воображении она высокая, с собранными бархатной заколкой светлыми волосами, широкоплечая, с упругой, несмотря на возраст, кожей, широким ртом… Представляю себе, что она не красивая, но статная, из тех людей, чье лицо, увидев однажды, вовек не забудешь.
Она зовет меня, и я сразу понимаю, что это с ней мы говорили по телефону. У нее глубокий звучный голос. Он исходит из места, которое гораздо ближе ко мне, чем я могла предположить, заглядывая в зеркало. По спине бежит холодок оттого, что она гораздо ближе ко мне, чем человек в постели. Если там вообще лежит человек.
Мое имя в ее исполнении звучит так, словно оно гадкое на вкус.
— Да, — отвечаю я.
— Ты уже расположилась? — это не похоже на вежливый вопрос, в нем нет ни тепла, ни дружелюбия, скорее раздражение.
Я держу руки на коленях.
— Да, — повторяю, чувствую себя школьницей у кабинета директора, только сейчас я вообще не представляю, что сделала не так.
— Мы предпочли бы никого не нанимать, — слышится грубый голос, — но дом нуждается в уборке, а рассчитывать на Адалину было бы глупо.