Тайна старого фонтана

Я делаю глубокий вдох и принимаюсь за дело. Написать сообщение.

Что ж, вот и я. Прошло много времени. Но кажется, что еще больше, когда каждый миг доставляет боль. Мне жаль. Это первое, что стоит сказать. Мне жаль, что это случилось.

Курсор мигает. Я удаляю написанное и начинаю заново.

У меня есть один вопрос. Я плохая? Я злая? Скажи мне, пожалуйста, потому что я не знаю. Я совершила преступление, влюбившись в мужчину, который говорил, что одинок. Ты говорил мне, что одинок. Я влюбилась в твой смех, в твои руки, в то, как мило ты хмуришься, когда пытаешься сосредоточиться. Я влюбилась в выдумку, в девушку, которую ты придумал, ведь ею я всегда мечтала быть.

Пальцы застыли над клавишами. Что, если слов недостаточно?

Вспоминаю день нашей встречи. Я пришла, чтобы получить должность. Он проводил собеседование, и все, о чем я могла думать, — это строчка из объявления о работе: Позиция ЛА предполагает работу в тесном контакте с директором. С ним. В тесном контакте.

Он олицетворял спокойствие и умиротворение — все то, чем я не могла похвастаться. Взгляд серо-голубых глаз, одновременно горящий и мягкий. Четко очерченная квадратная челюсть. Непослушные, с золотистым отливом волосы. Я не могла отвести взгляд от этих глаз. Я вижу их и сейчас. Даже когда другие детали забываются, это — никогда. Слишком часто я в них смотрела. А они — на меня.

Я была потрясена признанием, что он женат, и готова уйти сразу же. Но он сказал: Не надо. Они жили как соседи. У него были дети, но он редко с ними виделся, жена встречалась с другим мужчиной, и его они называли папой. Это разбивало ему сердце. И я полюбила его еще сильнее.

Неужели я такая, как все?

Неужели я была одной из тех любовниц, что живут в ожидании развода?

Он уверял, что развод невозможен. Он был важной персоной, а его жена — Грейс Кэллоуэй, телеведущая и знаменитость. Как бы она ни была привлекательна, известна, он проводил ночи со мной. Это неправда, — говорил он, — в этом нет ничего настоящего. Я цеплялась за это. Он нуждался во мне. Я дарила ему силы. Не давала сойти с ума.

Ночи без него были ужасны. Я лежала без сна, представляя себе его в доме, где ему были не рады, его жену с любовником, их детей, не подпускающих его к себе. Представлять такое было проще, чем думать о другом: что они помирились, быть может, она приготовила ужин (его любимую сальтимбокку[16]), они выпили бутылку кьянти (как та, что нам принесли в том уютном итальянском ресторанчике под Лондонским мостом на мой день рождения), и она сказала, что хотела бы дать второй шанс их отношениям.

Он думал о детях. Не мог допустить и мысли о том, чтобы расстаться с ними.

Я стираю написанное. И снова пишу:

В тот самый момент, прямо перед ее смертью, Джеймс, она посмотрела на меня, и мне все стало ясно. Ясно, что она любила тебя, вы никогда не жили как чужие, вы были счастливы — во всяком случае, она так думала. Она была хрупкой женщиной, пережившей горе. Женой, матерью. То, что я совершила, было ужасно, чудовищно.

Я хочу, чтобы ты поговорил со мной. Чтобы позвонил. Чтобы сказал, что я ошибаюсь. Ты любил меня тогда и любишь сейчас и никогда мне не врал.

Где же ты? Мне не пройти через это в одиночку.