силах двинуться с места. Собственно, только это он и успел сделать.
Нож двигался так быстро, что никто ничего не заметил. Люди за соседним столиком продолжали пить и ругаться, когда лезвие пронзило сердце слишком много знавшего посетителя, вызвав мгновенную смерть. Упав лицом в миску с хлебом, он так и остался лежать, словно пьяница, перебравший с хмельным пойлом.
Встав из-за стола, Джек как ни в чём не бывало вышел на улицу. Унылая физиономия ничего не выражала, но внутри у него бушевали страсти. Награда была велика, но дело, как всегда, было не в золоте. Он вспомнил имя будущей жертвы, написанное на бумаге изящным женским почерком. Руки чуть заметно задрожали.
– Я не боюсь, мама, – сказал он в пустоту ночи, – я не боюсь.
Накрыв голову капюшоном, Джек двинулся вниз по улице. Ночь только начиналась, а впереди уже было много работы.
Глава двадцать четвёртая
Всё потеряно
Заполняющее ноздри зловоние было нестерпимым. Солнце померкло в преддверии надвигающейся песчаной бури. Гниющие тела, казалось, источали в воздух саму смерть. Тут и там виднелись тёмные силуэты стервятников, жадно пожирающих мёртвую плоть. Сквозь стену крепчающего ветра доносился жалобный вой гиен и пустынных псов, привлечённых запахом падали.
Обмотав лицо тряпичной маской, через каменистую равнину шёл человек. Привязанные к столбам, истыканные стрелами, изломанные люди. Некоторые из них были всё ещё живы, но жизнь эта напоминала пламя огарка свечи. Она могла угаснуть в любой момент.
Заглядывая в измученные, окровавленные маски, человек не испытывал сострадания. За свою недолгую жизнь он уже успел вдоволь насмотреться на ужасы, творимые людскими руками. Сердце его словно натёрло мозоль, огрубев, как сапожная подмётка.
Любой случайный свидетель без труда догадался бы, что гость долины смерти кого-то искал. Переходя от тела к телу, он методично вглядывался в лица казнённых людей. Иногда в его руках сверкало лезвие ножа, обрывающее жизни тех несчастных, что были ещё в сознании.
Искатель задержался у одного из тел. Исполосованный кнутом, окровавленный янычар отчаянно цеплялся за жизнь, судорожно сжимая древко стрелы, глубоко засевшей в животе. Его уродливо, выгнутые ноги были сломаны в нескольких местах.
Склонившись над умирающим воином, человек в маске произнёс несколько слов на языке пустыни. Янычар что-то пробормотал и, закашлявшись, указал в сторону высокого каменного столба, торчащего над песками. При этом он схватился за гостя так сильно, что бурнус на его плече треснул, обнажая покрытую татуировками смуглую кожу.
– Ты молодец, приятель, – сказал Ярви, глядя в искажённое страданием лицо янычара, – теперь ты можешь отдохнуть.
Ведомый твёрдой рукой, нож пронзил сердце несчастного, оборвав то подобие жизни, в котором он пребывал. Вытерев лезвие. Трёхпалый прикрыл глаза мертвеца и направился в сторону каменного столба, на вершине которого виднелся какой-то предмет. Ветер усиливался, и песчинки всё сильнее хлестали кожу, предвещая бурю.
Наверху Ярви ожидало ужасное зрелище.
Вместо одного глаза зияла неровная кровавая дыра. Тело напоминало одну сплошную рану. Раздробленные в суставах руки и ноги почернели и опухли. В воздухе вились жирные чёрные мухи, то и дело садящиеся на то, что ещё недавно было человеком.
Склонившись над изувеченным телом, Ярви приложил ухо к исцарапанной груди. Невероятно, но Эдуард всё ещё был жив.
– Ладно, парень, – вздохнул он, вновь доставая нож, – хорош отдыхать. Разлёгся тут…
Остро отточенное лезвие без труда разрезало верёвки, удерживающие тело на камнях под безжалостным солнцем. Связав путы воедино, Ярви воспользовался ими, чтобы спустить тело Эдуарда на землю.
В памяти всплыл образ тёмной пещеры, где один заключённый тянет другого из воды. Кандалы больно врезаются в руку, звенья натянутой цепи скрипят, нарушая уединённую тишину тайного грота. Долгий путь. Они прошли такой долгий путь.
Оказавшись внизу, Трёхпалый взвалил товарища на плечи и отнёс его к верблюду. Привязанное у пересохшего колодца животное безропотно приняло на себя ношу, подчиняясь человеку.
