Она была очень бледна, но спокойна, почти сурова. Хотела поймать взгляд мужа, но он упорно от нее отворачивался.
– Я ждала тебя, муж. Где ты был?
Он понимал, что любой необдуманный ответ, неосторожно произнесенное слово, скрывающее правду, бумерангом обернется против него. Но все же ему от жены чем-то нужно было защититься.
– В мечети, – с дрожью в голосе ответил он.
В глазах жены зажглась недобрая улыбка, но в следующий миг темная печаль омрачила их.
– Хасан, – почти неслышно позвала она, с чувством стыда опустив глаза, но больше не колеблясь, – посиди со мной, я должна поговорить с тобой.
Хасан с себя стащил, бросил на сторону мокрый плащ и присел на табуретку. Жена ему на ухо шепотом продолжила:
– Я знаю, где ты был. Вот уже несколько ночей я слышу, как ты уходишь в темень. А сегодня вечером я пошла за тобой и видела, куда ты направлялся. Я смотрю, ты, как носитель религии Моисея, когда молишься, стал поворачиваться лицом в сторону захода солнца.
Хасан понял тонкий намек жены. Дом Шах-Зады находился на западной стороне от их дома.
– С чего ты взяла? – подозрительно задрожал его голос.
– А с того, что, Хасан, святой Меккой тебе стал Запад, вернее дом, который стоит западнее нашего дома. Ты должен хорошо знать, я наблюдательна, у меня аналитический ум… Хасан, не кощунствуй! Ты имам мечети, ты староста села, тебе не к лицу врать и вилять хвостом… Хасан, подумай о себе, о том, что ты делаешь! – она сделала паузу, готовясь к решающему удару.
– Насколько далеко у тебя с этой женщиной зашли отношения?
Хасан вздрогнул, весь обмяк, он не вымолвил ни слова, казалось, он оглох. Жена уперлась в его лицо глазами, выжидала ответа. Он сидел рядом с ней, могучий, смертельно бледный, недвижимый. Ей вдруг захотелось услышать, чтобы он возмущался, протестовал, отстаивая свой первоначальный ответ, что по ночам он ходит только в мечеть. А он молчал и думал о том, чтобы Аллах сжалился над ним, услышал его молитвы и отпустил ему грехи. В одну секунду ему захотелось наклониться к жене, обнять ее за плечи и попросить прощения. И в то же время он чувствовал, как от унижения и ненависти к жене у него в сердце растет всепоглощающая ярость. У него предательски дрожит подбородок, а глаза, мечущие молнии, ждут момента, чтоб сверкнуть и испепелить ее. Он в этом состоянии терял способность трезво рассуждать. Впервые он себя увидел перед женщиной таким беспомощным и безмолвным. Его глаза, глаза затравленного зверя, метали громы и молнии. «Как Айханум может со мной так поступать? – негодовал Хасан, – сама притворялась прикованной к постели, в это время за мной всюду следовала хвостом!»
Хасан страдал, страдал от сознания того, что предал жену, которая ему верила, как Богу. Он нанес безысходно больной жене смертельный удар, от которого она больше никогда не оправится.
– Жена, оставь свои догадки, а меня в покое, у меня и так болит голова!
– Больные лежат в постели, а не ходят ночами по чужим сеновалам…
– Аллахом не все больные наделены способностью в постели унять душевную боль…
– Значит, ты болен больше, чем та женщина, к которой ходишь, и тебе необходимо лечить душу. Грех сильнее любой болезни, и он губит душу. К тому же не одному тебе надо спасать свою душу. Для гибели человека достаточно даже одного порока: подобно тому, как зияющая рана является воротами для различных инфекций; достаточно одного греха, чтобы открывать вход в душу всем грехам и всем земным страстям. Пороки как бы держатся один за другим, и в кого входит один, в того неприметно входят и прочие. Подумай о том, что ты не волен губить и ее душу.
Он слегка наклонился к ней, но вдруг резко отстранился, словно она змея и готова наброситься на него и ужалить, – жена своим жалом попала ему прямо в сердце.
– Подумай хорошенько о том, что ты делаешь, муж мой! Больше я ничего не хочу сказать тебе. Но теперь оставь меня, о тебе хочу говорить с всевышним Аллахом и за тебя молиться.
– Хватит! – сорвался он. – И в самом деле, будет лучше, если не станешь больше говорить об этом ни со мной, ни с кем другим, тем более с Аллахом!
Она одной рукой ухватилась за борта его пиджака, встала, решительная, суровая. Взяла мужа за руку и заставила заглянуть себе в глаза. Затем усадила его, села сама, сложив на коленях руки.
– «Желание приобретать большее и иметь преимущество перед другими влечет за собой гнев к равным тебе, гордыню к низшим, зависть к высшим, – говорится в Священном писании. – За завистью следует притворство, за ним озлобление, а вслед – ненависть к близкому человеку. Остановить этот губительный процесс разложения души может только совесть. А совесть – это запечатленное в сердце человека знание о добре и зле. Это она, совесть, кричит нам о том, что душа ранена. Но чем сильнее вовлечен человек в грех, тем сильнее и отравляющее действие яда от греха! Слышит он голос своей совести, а подчас, казалось бы, этот голос совсем пропадает. Молчание совести можно сравнить с болевым шоком, который наступает, если повреждения, полученные при ранении, значительны. В обоих случаях – это сигнал смертельной опасности».
Лоб Айханум покрылся испариной, из широко открытых, упершихся в тяжелые мысли, темных глаз на густые ресницы выкатились крупные слезы. Они, дрожа, на мгновение держались на них, набирая влагу, неожиданно хрустальными каплями, рассыпаясь вдребезги, катились вниз. Они соскальзывали по
