назовут – и готово. Сам знаешь. А тебе и подкидывать ничего не надо. – Старик выразительно похлопал по кафтану Мясоеда, куда тот сокрыл пузырек. Мясоед вдумчиво внимал, временами коротко кивая в знак разумения.
– Все затвердил, отче. – Голос его был глух и решителен, выдавая человека немногословного и сосредоточенного, которому чаще доводилось слушать и выполнять, нежели повелевать самому.
– Славно, сын мой. – Афанасий стал заметно веселее, высказав заранее задуманное и радуясь смышлености своего кромешника. – А теперь пойдем вниз, утро и вправду зябкое, согреемся утренней трапезой да в путь к государю загодя тронемся, опаздывать нельзя. Это государь только себе позволяет, да и то с целью благой – смирять нас, холопов его недостойных, ожиданием тягостным… Ну давай скорее, Мясоедушка, пока совсем тут с тобой не околели. – Игумен заторопился вниз, в сторону жарко натопленных монастырских келий.
Глава 5
Хотим держать государство Московское и великое княжество Литовское за одно, как были прежде Польша и Литва.
Когда буду вашим государем, Ливония, Москва, Новгород и Псков одно будут.
Если Богу будет угодно, чтобы я был государем польских и литовских панов, наперед обещаю Богу и им, что сохраню все их права и вольности и, смотря по надобности, дам еще большие.
Я о своей доброте и злости говорить не хочу; если бы паны польские и литовские ко мне или детям моим своих сыновей на службу посылали, то узнали бы, как я зол и как я добр.
Послы московские должны говорить: государю нашему царское имя Бог дал, и кто у него отнимет? Государи наши не со вчерашнего дня, извечные государи. Если же станут спрашивать: кто же со вчерашнего дня государь? – отвечать: мы говорили про то, что наш государь не со вчерашнего дня государь, а кто со вчерашнего дня государь, тот сам себя знает!
Почему ты не приехал к нам со своими войсками, почему своих подданных не оборонял? И бедная курица перед ястребом и орлом птенцов своих крыльями покрывает, а ты, орел двуглавый, прячешься.
Иноки распахнули ворота монастыря. Сперва вылетели два верховых на статных гнедых жеребцах, за ними на укатанный снег Лубянки выкатился обитый для тепла мехом возок игумена Афанасия. Верховые принялись прокладывать дорогу, где окриком, а где и свистящей плетью разгоняя густую толпу, в этот час всегда снующую здесь.
– Ишь, многолюдье какое. – Игумен глянул в окно и занавесил его наглухо. Негоже земщине всякой уличной разглядывать, кто и куда едет по делам государственным. Не их ума это дело. Плавно идет возок на полозьях, и не трясет даже, не то что в летнюю пору. – Боязно? – Спрятав усмешку в окладистую бороду, Афанасий окинул взглядом заиндевевшего от трепета встречей предстоящей Мясоеда.
– Есть немного, отче. Я же государя нашего почитай с детства, с того дня, как клятву ему принес, так близко не видал. – Мясоед перебирал пальцами лестовку и, даже отвечая на вопрос, не прекращал про себя творить умную молитву.
– Отвлекись от молитвы. Послушай вот, что государю еще на подпись везу. Дорогою из слободы набросал наш ответ литвинам. – Игумен достал листы из-за пазухи и, поднеся близко к глазам, принялся читать: –
– Слушаю, отче, изрядно внимательно. Даже могу сказать, что вас на писание это сподвигло. Строфа из сочинения Курбского злобесного, где он на государя нашего клевещет – «Затвори Русскую землю, спрячь свободное естество человеческое аки во адове твердыне». А сие ваш ответ супостату.
– Ты что ж, на память все его сочинения затвердил? С одного раза? – В голосе игумена послышались нотки восхищения.
– Так, запомнилась строфа сия просто. – В смущении от невысказанной похвалы Мясоед чуть зарделся образами и опустил очи долу.
– Памятлив, но скромен, – с приязнью помыслил игумен.
Возок слегка встряхнуло, и он остановился. Афанасий приподнял занавесь.
– Ого! Уже у Флоровских ворот. Мигом долетели, – не сдержал он удивления. Отвык в глухомани владимирских лесов от коротких московских концов. Кованые ворота степенно, с достоинством распахнулись. Возок шагом въехал на царев двор. Дверцу распахнул чернец:
– Отче, иезуиты уже прибыли.
– Где они?
– В советной палате.
– Вези нас туда, да не в саму, а в галерею, сокрытую черным ходником.
