закоренелых особенно была необузданной вначале, но обретая знания путём упорных занятий, – если приезжий был не из простофиль, он ни в малой толике не уступал, а впоследствии начинал и превосходить своих давних оппонентов.
– Председатель, – кричали на сходках аборигены, – до каких пор будет продолжаться такое безобразие, что мы, коренные и обомшелые, будем страдать в старых дворянских конюшнях да псарнях, а наглые новички будут занимать новые квартиры и особняки? – Мы вынуждены принимать людей со стороны, – начинает беспомощно разводить руками Председатель. – Ну, кто же вам не дает работать? А у нас сами знаете, какой принцип: кто не работает, тот не ест.
Надо сказать, что Председатель сам по обыкновению местным только сочувствовал, а тайное расположение всё-таки питал к приезжим, из коих был и сам. Прежние Председатели, да и не только они, а сами князья великие тоже наезжали в Старую Качель со стороны.
Дорожные уловки
Гарик, Смычкин и Ося пришли на перрон, чтобы поехать в Утруску. Электричка медленно приближается к платформе, а её уже поджидает огромная толпа отъезжающих. Тогда Гарик в открытое окно забрасывает на ближайшее сиденье какой-то предмет. Выждав, пока люди влезли в вагон, вся троица спокойно входит в него и пробирается к своему купе. Люди стоят в проходах, ругаются. Одна женщина кричит другой:
– Куда ты лезешь со своей корзиной? Не видишь, что ли, что у меня кошка на руках.
– Плевать я хотела на твою кошку. Сами зверьё, да ещё зверей тут поразводили.
– Хабалка ты, морда наглая. Моя кошка поумнее тебя будет.
Парни протиснулись к своему совершенно пустому купе, в котором никто не решился сесть, кроме них. Все вокруг с нескрываемым злорадством следили за вошедшими молодыми людьми. При этом некоторые тайно ржали и зажимали носы. Гарик сел на занятое место, взял в руки «кучу дерьма», которая так смутила всех стоящих поблизости людей и положил муляж в свою походную сумку. Пассажиры, которые сидели в соседнем купе, стали кататься со смеху, а к парням, занявшим три места, всё ещё принюхиваясь и подозрительно глядя на Гарика, подсели ещё трое из стоящих в проходе.
– Что это было? – спросил у Гарика веснушчатый парень в соломенной шляпе.
– Дерьмо-с, сударь, – ответил Гарик и отвернулся к окну.
Экспедиция в утруске
Про Утруску, куда приехали наши путешественники, им было мало что известно. Но покопавшись в местной печати, потолкавшись на рынке, поговорив с жителями этого населённого пункта, они получили некоторое представление о местных нравах.
В Утруске правил Демокрит, выбранный главой местной Управы. Был он на эту должность выдвинут сообществом местных недопатетиков, во власти был метлой новой и совал нос во все дела, из коих можно было извлечь выгоду в личных интересах. Кроме того он искал компрометирующие недоработки в Утруске, доставшиеся ему в наследство от долгое время правивших здесь перипатетиков. Местный народ шутил, что перипатетики перегибали во всём, а недопатетики, большой группой пришедшие вместе с Демокритом, наоборот, стараются недогибать. И эти недогибания стали ощущаться повсеместно: если строят, то с недоделками, отчего новый хозяин должен сам покупать в дом, начиная от электропроводки до унитаза, начиная с поклейки обоев, кончая установкой дверей и настиланием пола. Недогибания заметили и в судопроизводствах: украл человек миллиард, его отпускают, а украл с прилавка батон колбасы – посадят. Жена Демокрита, как водится, именовалась в народе не иначе, как Демокрицей. Учитывая, что она не являлась француженкой дворянского происхождения, то «де», венчавшее её новую партийную кличку, легко отбрасывалось и в сухом остатке произносилось как «мокрица». И вот эта самая Мокрица, будучи супружницей местного администратора, взяла на себя миссию возглавлять Фонд культуры. Полное его наименование звучало так: «Фонд защиты Президента, благотворительности и культуры гласности».
По вечерам в стенах Фонда собирались люди в малиновых пиджаках, чёрных кожаных лосинах, в зелёных туфлях с косыми каблуками и металлическими окантовками. На ногах сияли безупречно белые носки, высовывающиеся всякий раз, когда владелец дорогих флорентийских кожаных штанов подтягивал их на виду всей идентичной ему публики. Кушали они исключительно сырую рыбу, приготовленную японскими поварами, глотали устриц, политых лимонным соком, пили экзотическую мексиканскую «текилу» или крепкий таиландский напиток из штофа с заспиртованной коброй. Правда, оказавшись в кругу друзей, предпочитали принять на грудь обыкновенную водку под солёный груздочек, но об этом никто не должен был знать. Они называли себя демократами, забывая о том, что хозяева жизни в древней Элладе ходили на форумы без всякой охраны и были доступны для бесед любому жителю Афин. Они заботились о благе старокачельских тружеников, но одна только подпись крупного чиновника стоила не один десяток зарплат простого обывателя Усушки или Утруски. Они устраивали кастинги, и сами становились членами жюри при отборе молодых и красивых девушек для обложек активно внедряемых гламурных журналов. Непременным условием этих отборных туров являлась полная нагота представительниц прекрасного пола.
От них ото всех пахло шикарными духами «Экалиптоль» и «Нью рашенс». Последние изготавливались по спецзаказу на фирме «Ир-реаль» в Париже и доставлялись без таможенных досмотров по дипломатическим каналам, дабы, не дай бог, не внедрился посторонний душок и не отравил внезапно утончившееся обоняние представителей нового народившегося класса. В миру их считали акулами капитализма и наперсниками разврата. Они же считали доходы, играли в компьютерные и сексуальные игры, учились метко стрелять, ходить в фитнес-клубы и гонять на автомобилях, предназначенных для левостороннего движения. Впрочем, и правая сторона любой местной дороги или федеральной трассы теперь тоже принадлежала им: при виде шальной иномарки бедный водитель старокачельской малолитражки втягивал голову в плечи и уступал им столько суверенитета, сколько они того пожелали.
