– Сукой был? – уже с несомненным участием спросил старшина обозный.
– Да не то чтобы сукой, просто достал всех хуже чирья на заднице! – Мастер так и не поднял головы. – Церковь мы ему ставили, обыденку[4]. По обету. Помер у него кто-то. Чего там ставить – два раза тюкнуть да три пёрнуть! – Сучок сам не заметил, как сбился на скороговорку. – А он пристал как клещ – всех извёл, язва! Ну, мы ему подмости и подпилили – думали, шишку набьёт да отстанет, а он вниз башкой сверзился да шею свернул!
– И что? – Бурей подсунул мастеру полный ковш.
– А то! – Сучок залпом высосал брагу. – Ободрали нас на суде, как липку – всё добро меньше четверти долга, а самих продали!
– Ах ты мать твою за левую заднюю! – Кулачище Бурея впечатался в столешницу так, что часть мисок и плошек перевернулась. – Вот жизнь! Хорошим людям никогда удачи нет! Вот ты, гляжу, человек… И ко мне по-людски, и вообще! А есть такие, что зверья хуже – и им всё! Вот, как батьке сотника Корнея, чтоб ему на том свете!.. – Обозный старшина сплюнул. – Давай выпьем, что ли, Кондрат?
– А давай, Серафим! – Сучок вскинул голову. – Жизнь, она, тварина, любит на четыре кости ставить – хоть давись, хоть волком вой! Хмельное, оно дела, конечно, не поправит, да спьяну дерьмо всякое меньше в глаза лезет – даже жить легче…
– Хрр! Верно сказал, Кондрат! – Бурей разлил брагу. – Чтоб оно полегче было!
Посудины стукнулись, собеседники, выпив, кивнули друг другу и принялись закусывать. Они и сами не заметили, как перешли грань, отделяющую случайный интерес от симпатии. Что-то изменилось в отношениях случайно встретившихся на жизненной дороге много повидавших и перестрадавших людей, и, подчиняясь неосознанному импульсу, Сучок задал вопрос из тех, что чужим не задают:
– А за что ты батьку Корнеева так?
Бурей вскинулся, сжал кулаки, глухо зарычал и начал привставать, но вдруг рухнул обратно на лавку. Несколько мгновений он сидел, почти уткнувшись головой в столешницу и свесив свои ручищи до пола, а потом принялся что-то неразборчиво бормотать себе под нос. Плотницкому старшине показалось, что в этом бормотании он разобрал слово «тятенька».
– Серафим, ты чего? – плотницкий старшина не на шутку встревожился. – Обидел тебя чем? Или чего похуже? Ты не рассказывай, коли невмоготу!
– Скажу! – Обозный старшина поднял голову. – Другого убил бы, а тебе скажу! Только выпьем давай сначала… Саднит!
– Давай, – Сучок наполнил посудины.
– Погляди на меня, Кондрат, – нравлюсь? – Бурей вытер рукавом усы и жестом остановил попытавшегося что-то сказать плотника. – Совсем я мальцом был, от земли не видать… Бабы-суки! Вон, говорят, тятенька твой… А я и кинулся… «Тятенька, тятенька!»… А он сапожищем в морду… Падла! Сотник Агей – Лис Бешеный! А потом ещё… и ещё… Все рёбра переломал… Батюшка мой с засапожником на него кинулся – он и его… Насмерть… А я его зубами… Тут бы он меня и убил, да сын его – Корней, сотник нынешний, не дал – отнял.
– Ох, ты ж мать твою скобелем! За что он тебя так? Дитё ж! Он что, совсем зверь-сыроядец был?
– Не перебивай! – Бурей отрицательно мотнул головой. – Я ж тебе говорю – бабы-суки! Какая-то б… слух пустила, что матушка моя от Агея меня прижила… Не дознался я – да и сколь годов прошло, пока дознаваться начал… А ведь я из сотничьего рода! Пращур мой первым сотником был! Только от всего рода я один и остался… Женился два раза – не живут у меня дети! И жёны умирали вскорости…
– Эхе-хе… Моя Софья вот тоже, – Сучок подпёр щёку ладонью. – Полгода вместе не прожили… Лихоманка… И её, и батюшку с матушкой. Вот и шатаюсь с тех пор промеж двор бобылем.
– И я бобыль… – Бурей как будто в первый раз посмотрел на собеседника. – Вот оно как, значит…
– Значит, так… – мастер согласно кивнул головой. – А что дальше-то было? Ты, Серафим, не думай, я не для забавы – ты выговорись, коль начал, а то хуже будет…
– А дальше принёс меня Корней к лекарке, – Бурей изобразил ухмылку, больше похожую на медвежий оскал. – Он из-за того, что за меня вступился, крепко с батькой своим рассорился. Сказывают, Бешеный Лис его всю дорогу до лекаркиной избы дрыном охаживал, да, поди, врут…
– Это да, дрыном убил бы к хренам, – кивнул Сучок.
– Врут – не врут, а со двора Агеева Корней в тот же день съехал, – обозный старшина ухмыльнулся ещё раз.
– А с тобой что?
– А меня лекарка выходила, только горбатым остался, – Бурей вцепился в край столешницы так, что толстенные доски захрустели. – А горбатому только в обоз! Глядишь, и в обоз бы не взяли – я ж половину слов выговорить не мог!
– Да ты что? А как же?
– Матушка Настёна вылечила. – На лице горбуна появилось совершенно для него невозможное выражение доброты, мелькнуло даже что-то похожее на улыбку.
– Та лекарка?
– Дочка её – лекарка нынешняя. Оттого и матушкой её зову, хоть и младше меня она…
