иначе, напротив, зажим гласности, и какая же это тогда демократия? Такой позиции придерживаются не только либеральные издания, но и бесогонные ток-шоу на главных федеральных телеканалах.
У последних просто: дирижируемая аудитория возмущенно зашикивает оппозиционеров, захлопывает и обкладывает трехэтажным смехом. Так в эпоху гласности побеждает глас народа, находящийся на скромном довольствии у государства в эпоху санкций.
Либеральные каналы стараются быть честными. Ажиотажные националисты и блефующие коммунисты получают у них трибуну. Хорошо еще, если интеллигентная ведущая пытается слабо возражать им, но случаются и монологи. Это тоже гласность? На мой взгляд, ситуация, когда некто без всякой опасности для своей жизни и карьеры приглашает кого-то отвести на дыбу, ничего общего не имеет со свободой слова.
Даже в пору советского единомыслия каждый знал, что и кого встретит под обложкой «Нашего современника» или «Нового мира». Ущерба гласности это и в ту пору не наносило. Сегодня имитируемый или вынужденный плюрализм оборачивается нередко балаганом. В этом ни на йоту не проглядывается широта взглядов, зато хорошо просматривается трусость.
Тебя всегда могут спросить: «А ты кто, собственно, такой? Кто ты такой, чтобы не давать мне слова? Что ты о себе возомнил?». Даже уверенный в себе человек начинает при этих вопросах испытывать дискомфорт. И думает про себя что-нибудь вроде: «А действительно?».
Ответ же на самом деле простой: я не возомнил себя главным редактором, а избран им. Я приглашен ведущим колонки или, там, программы. Это моя частная территория, и я имею право выбирать себе собеседников и гостей. Иначе, зачем я здесь?
После этого следует, конечно, прием демагогический: ты установил монополию на информацию, узурпировал свободу слова! Да ничего подобного! Вернее, так: идите к себе подобным! Их много, у них свои каналы и издания, и они, поверьте, будут рады вам.
К тому же, стоит все-таки различать информацию и мнение, хотя иногда и трудно. В чистом виде информация – приоритет новостных материалов. В любом случае, монополистами и на мнение и на информацию являются исключительно федеральные каналы. Их общедоступные площадки зачищены настолько, что упрек в узурпации даже писком не может на них прорваться. Но зато какой-нибудь «Дождь», если Проханов или Кургинян не исполняют на нем свои барственно истерические арии, те же медийные агрессоры с удовольствием обвинят в посягательстве на свободу слова.
Оставим, однако, в стороне литературную субъективность. Но не следует из трусости, прикидывающейся плюрализмом, предоставлять микрофон даже и респектабельному, умеющему складывать слова на пороге уголовного кодекса расисту. С расистом не о чем спорить. И незачем. Это однажды и очень убедительно объяснил выдающийся этолог Виктор Дольник: «Отвращение к близкому виду призвано было защищать от случайного спаривания, что действительно очень плохо. Могут попросту рождаться уроды. Вот и получилось, что при исчезновении близких видов, а их был целый пучок – только австралопитеков было пять видов – защитная программа перестала срабатывать на близкий вид и выбрала себе различие по национальному признаку внутри одного вида. То есть на другую расу стали реагировать как на чужой вид. Человек другой расы воспринимался как отклонение: он, может быть, не хуже и не лучше нас, но он другой…Этология позволяет ясно понять, в чем тут дело. Рассчитанная на другой случай (разные виды), инстинктивная программа ошиблась, приняв особей своего вида за чужой. Расизм – это ошибка. Поэтому слушать такого человека – расиста или националиста – не нужно. Он говорит и действует, находясь во власти инстинкта, да еще ошибшегося. Его поведение и разговоры абсурдны. Спорить с ним бесполезно. Наивно ведут себя те, кто пытается увидеть в расизме точку зрения или даже систему взглядов, имеющих право на существование, но нуждающихся в оспаривании. К расизму нужно относиться как к заразной болезни».
Споры по существу, споры в пользу истины, а не из одной потребности самовыражения, – дело совсем иное. В журнале «Нева» мы завели рубрику Политический клуб «Альтернатива». Напомню, что слово это происходит от лат. alternatus – другой. И выступали там не только Леонид Гозман и Александр Эткинд, но и, например, Сергей Андреев, придерживающийся взглядов едва ли не противоположных первым двум. При этом, думаю, что у Андреева сочувствующих читателей было больше, хотя Гозман и Эткинд мне ближе.
Полемика плодотворна, когда противостоят друг другу люди близкие по интеллекту и компетенции, уж не говорю, искренние и порядочные. Только такой диалог может быть интересен третьему.
Последний пример. Алексей Пурин принес в «Неву» эссе «Пиротехник, или Романтическое сознание». Стихи Пурина я любил, а эссе вызвало энергичное неприятие. Я предложил полемику, автор, нельзя сказать, чтобы с удовольствием, но согласился.
Наши эссе так и вышли под рубрикой «Литературная полемика», хотя литературной она была только отчасти. Все публикации того времени были в большей или меньшей степени политизированными. Тон задал именно Алексей Арнольдович, суммировав разнообразные проявления романтического сознания и переложив опыт литературный на мировую историю, политику и культуру. Вот несколько пассажей: «…романтическое сознание, запаянное в непроницаемую оболочку, напоминает ребенка с врожденным иммунодефицитом… Тоталитарное сознание и есть такое смертельно отравленное микроорганизмами Больших Идей романтическое сознание – имперский, расовый, социальный романтизм ХХ века (с широким диапазоном – от Редьярда Киплинга до Йозефа Геббельса)…Ищущие общей абстракции – общее и обрящут. Они – и Федоров, и Чернышевский, и Сталин, и Гитлер – романтики».
Во-первых, в самом глобальном обобщении чувствовалась повадка романтизма с его Большими Идеями и попыткой найти универсальный ответ. Во- вторых, соединение имен и явлений из разных рядов неизбежно вело к натяжкам, не только историческая и культурная, но и психологическая конкретика игнорировались, тонули, стирались в эпической картине зла. Кроме того, опасно пересаживать литературные законы на почву, допустим, политики, как неплодотворно с помощью физических законов трактовать законы психики и общества. И, наконец, мне стало обидно за романтиков, которым обязан не
