сделает.
Так, например, ей захотелось, придя в квартиру, остаться босиком, и она задумала, что непременно так и поступит. И действительно, сделав это, Саша и все остальное стала делать заметно увереннее и почувствовала себя так же почти естественно и легко, как и обыкновенно.
И вот она сидит теперь в его квартире, подперев одной рукой щеку, а другой играя с толстым старым котом, и ей хорошо и спокойно.
– Прости, я не спросил – ты, может быть, хочешь есть? – сказал он. – Яичницу с колбасой?
– О нет, я, знаешь ли, из общества сыроедов, – ответила Сашенька. – Если можно – вот эти листья салата.
– И все?
– Ну и еще сметана. Если есть.
Они быстро приготовили и так же быстро уничтожили все, что было из еды в квартире, и медленно потягивали «ложечку» кофе. По радио уже отговорили последние известия и поставили какую-то знакомую музыку.
– Слушай, а мы случайно не в Париже? – спросила Сашенька.
– А что…, – ответил он.
Саша раскраснелась, волосы, стянутые в конский хвост, растрепались и спадали на щеки, она поправляла их и сонным домашним взглядом посматривала на него.
– Ну, рассказывай, – сказала она, и бледные губы ее чуть дрогнули в незаконченной улыбке.
Он вспомнил, как рекомендовался герой одной пьесы и сказал:
– Совершенно отрицательный тип: не сидел, не выезжал, не имею, не владею, не был…
– Да, да, – закивала Саша, – не имею, не владею, не был.
Он по инерции продолжал:
– Не пью, люблю свою жену…
– Ты женат? – с заметной поспешностью спросила Саша.
– Да нет, – сказал он, с удовольствием отметив Сашино смущение. – Это у Евтушенко, в «Нежности», не помнишь разве: «Не пью, люблю свою жену (Свою, я это акцентирую). Я так…»
– Помню. Я помню. Просто сразу не сообразила, – прервала его Саша голосом, горловым от смущения.
– То-то же, – зачем-то сказал он.
– Ой, ну вы меня купили, сеньор, со своим Евтушенко, – сказала Саша, снова засмеявшись верхним неестественным смехом и вытирая слезы. – Прямо стыдно.
В этом смехе и словах ему почудилось что-то вульгарное и в то же время простодушно-привлекательное, и он сам невольно засмеялся.
– Ну а ты? – спросил он сквозь смех.
– Что я?
– У тебя-то что?
– Я тоже не пью, – вызывая новый приступ нервического уже смеха, сказала Саша. – Ой, ну хватит. А то живот заболит.
Прикрывая глаза рукой и вздрагивая от проходящего смеха, они скоро успокоились.
– А сыроедение?… – спросил он.
– А, – махнула рукой Саша. – Баловство. От нечего делать. Есть у меня знакомая семья – фанатики. Сагитировали, решила попробовать.
Говоря это, Саша принялась перебирать в бутылке гвоздики, с удовольствием после смеха погружаясь в безотчетно грустное состояние.
– Это со свидания? – спросил он.
Саша снова как будто согласно и задумчиво покачала головой. Потом старательно, как представляют образец ответа на иностранном языке, сказала:
– Цветы, сударь, я купила себе сама. На Кузнечном.
Теперь настала его очередь смутиться.
Однако все эти непопадания и вызванные ими смущенности и смех словно бы подтолкнули их друг к другу, и они оба это почувствовали. Саша занялась котом, который подпрыгивал к ней с пола и хищно-ласково разевал пасть.
– У-у, котяра, – напевала она, подсовывая ему палец и резко убирая руку. – Как его?
– Бася, – сказал он.
Глядя, как Саша по-мальчишески озорно играет с котом, повторяя его хищные гримасы, он подумал с нежностью: «Чистый Гаврош!» И снова ему захотелось спросить Сашу о чем-нибудь из прошлого, и он опять малодушно от этого отказался.
– Не пью, не владею, не имею, – повторяла Саша, смеясь. – Ты, Бася, совершенно отрицательный тип. Ого! – Кот ухватил-таки ее за палец. – Мы голодные?
