– Но ведь и твои предки захватывали власть. – Увидев, как изогнулись губы Малики, Кригга забеспокоилась. – Разве нет?
– Хан Багсар позвал моего праотца, жившего на юге Княжьих гор, править в Гурате. Он сам окропил его лоб миром и сам подал ему венец.
Гурат недаром считался кровавым городом. Хан Багсар прибегнул к помощи могущественного чужака потому, что опасался собственных братьев. Первый князь, который даже не был прямым предком Горбовичей, разбил тукерские орды. Уничтожил приближенных к престолу изменников и отстроил Гурат ввысь и вширь.
– Мой праотец убил хана Багсара, когда тот задумал от него избавиться, чтобы получить богатый город и усмиренную степь.
Степь недолго была спокойна. Тукеры не приняли новую власть, и кровь щедро оросила Пустошь. Поэтому в тукерском языке «ксыр афат», княжьи люди, еще означало «захватчики». «Враги». И сейчас в глубине степи существовали особые ритуалы. На праздниках тукеры сворачивали головы соколам – символу нынешних правителей Гурат-града.
«Если такая власть от богов, то очень злых», – подумала Кригга. Злых и великих, потому что, что ни говори, предки Горбовичей сделали «город ослепительных ханов» жемчужиной Княжьих гор. Оплотом прославленных князей. Словно услышав ее мысли, Малика спросила:
– А был ли Сармат достойным правителем?
В Матерь-горе даже тишина казалась звенящей, дробящейся о самоцветы. Кригге постоянно слышались какие-то звуки – не то далекий, едва различимый рык, не то шарканье ног и стук капель. Шорох, шепот, дыхание в минералах. Поэтому Кригга верила, что Матерь-гора – живое существо.
– Мне рассказывали, у Сармата множество чертогов с сокровищами, – проговорила Малика. Не столько для Кригги, сколько для себя. – Я давно плутаю в горе. Я видела десятки залов, но с золотом и кристаллом – ни одного.
– Зачем тебе золото? – Княжна брала из сундуков только самое необходимое, и Кригга даже побоялась предложить ей венец с гуратских фресок. Малика подняла черные глаза.
– Где золото, там Сармат.
В Кригге шевельнулся еще один страх, который она отчаянно старалась подавить. Платье, кольца, черевички – придет время за это платить. Придет время, и девушка встретит дракона, и тогда ее не спасет никакая молитва. Человек он или чудовище, божество или вор – не столь важно. Все вызывает ужас до холодного озноба.
– Ты… ты не видела его? – Кригга тут же осеклась. Она могла бы и догадаться.
– Нет. – И в этом «нет» не было страха. Только показное, небрежное равнодушие и взлелеянная в груди ненависть.
Ярхо-предатель убил отца Малики на ее глазах. Сармат сжег ее великий город. И если дракон действительно бывает человеком, так, как говорят деревенские сказки, несколько дней, ночь или час, – пусть заклинает мать, чтобы этот год не стал для него роковым.
Матерь-гора словно расправила огромную каменную грудь и легонько вдохнула: с грубо обтесанного потолка посыпалась крошка.
Хмель и мёд
II
Желтый лист сорвался с дерева и, кружась, плавно опустился на воду. Лутый небрежно отбросил его пальцами и запустил ладони в бочонок. Вода была студеная, речная, и юноша так растирал кожу, что его уши и щеки покраснели. Судорожно выдохнув, он снова сложил руки чашечкой и плеснул на волосы. Капли потекли вниз – по шее и плечам в желтоватых крошках веснушек. Лутый, конечно, купался в реках вместе со всеми, но лицо мыл только когда оставался один: нужно было снимать повязку.
– А, ты здесь, парень. – Оркки Лис подошел к нему – жухлая трава похрустывала под потертыми сапогами – и хлопнул ладонью по обнаженной спине. – Поторопись. Тойву ворчит, что солнце поднялось, а мы еще не двинулись с места.
Лутый выпрямился, и вода побежала вдоль позвоночника. Взял подвешенную у пояса широкую повязку, аккуратно расправил и закрыл почти всю левую половину лица. И только потом обернулся.
– Батенька, – улыбнулся он, тряхнув мокрой головой. – Ну не оставят же меня, правда?
Оркки Лис цокнул языком, выражая сомнение, и прошел вперед. Будто невзначай, оперся о край бочонка и приблизился к уху Лутого.
– Разговор есть.
Юноша склонил голову, показывая, что слушает. Его правый глаз блеснул, как начищенная золотая монета. Оркки отодвинулся и взглянул в другую сторону.
– Тойву делает вид, что с бабой и словом не обмолвился. Отмалчивается, словно и не уходил шептаться, – при всех нас. Хорош, нечего сказать.
– Шептались о драконьей невесте, – в тон ответил Лутый и поднял сброшенное под дерево льняное полотенце. – Глаз не дам, но зуб – пожалуйста.
О ком женщина откажется говорить при дюжине мужчин? Либо о себе, либо о другой женщине. Но Совьон едва ли резко потянуло на откровения, да и Тойву сейчас заботила лишь драконья невеста. Больше, чем собственная жена и все черногородские красавицы.
– Совьон сообщила что-то важное.
