ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу предоставить мне сведения о моем отце САВЕНКО Вениамине Ивановиче, родившемся в г. Боброве Воронежской области 20 марта 1918 года (свидетельство о рождении от 25 мая 1927 г. за номером 29) и умершего в г. Харькове (Украина) 25 марта 2004 года.
В частности, меня интересует его отец Иван Иванович САВЕНКО, даты его рождения и смерти, профессия и все иные сведения, которыми располагает ЗАГС.
В прохладном, отдающем запахом лежалых бумаг воздухе я почувствовал переданное мне эфирными частицами замешательство. — Подождите минутку, я позову старшую.
— Мне выйти в коридор?
Она кивнула.
Я вышел, и за мною она, чтобы процокать каблуками по коридору в его дальнюю даль.
В коридоре сидели и стояли все пассажиры «хуиндаи», привезшего нас сюда. Мои охранники, знакомые мне годами. Но ко всем нам уже примешалось нечто, чего не было с нами доселе. А именно — прошлое.
Младшая сотрудница ЗАГСа, старшая и я вновь вошли в то же помещение.
— Так какую справку вы от нас хотите? — спросила меня старшая.
— Я вам сейчас всё объясню. Отец мой умер в 2004-м на Украине, я не смог с ним проститься, поскольку был в черном списке украинских властей, среди persons non grata.
В 2008 году умерла моя мать. К тому времени чёрный список на Украине отменили, и я смог поехать в Харьков хоронить мать. Среди фотографий, которые я увёз с собой в Москву, я позже обнаружил жёлтую от времени, на солидном картоне по моде того времени фотографию моей бабки Веры Мироновны Борисенко, но это была лишь половина фотографии, ибо часть её, запечатлевшая мужчину в военной форме, была отрезана. От мужчины остался лишь крайний клочок погона и мелкий кусок тульи фуражки.
Обе сотрудницы ЗАГСа, и младшая, и старшая, смотрели на меня отсутствующими глазами.
— Не подозревайте меня в том, что я лунатик…
— Да нет, что вы, — они переглянулись.
— Я по профессии писатель. Я просто хочу знать для себя, кто был мой дед Иван Иванович. Если окажется, что он был белогвардеец, то это обстоятельство объяснит почему мой отец, человек и умный, и талантливый, не поднялся в армии выше капитана.
Вот смотрите, — я запустил руку в чёрную папку, выудив для этого папку из портфеля, — вот смотрите, вот эта фотография. Смотрите: вот моя молодая бабка — Вера Мироновна, а вот плечо военного и кусок тульи. А вот на обороте была надпись — она тщательно срезана, только несколько линий чёрной тушью остались…
Сотрудницы ЗАГСа вгляделись в кусок картона и в его оборот. На фотографии была бабка Вера, ещё глупая и не настрадавшаяся, в том же конверте, впрочем, была на другой поздней фотографии и другая бабка Вера — уже старая и вдоволь настрадавшаяся.
Я назвал сотрудниц ЗАГСа «добрыми женщинами», и они подобрели от такого библейского обращения.
Старшая принесла мне копию — пару листов из метрической книги, и сообщила, что мне нужна метрическая книга одной из бобровских церквей, скорее всего, Николаевского собора, за 1918 год, скорее всего, там найдётся запись о крещении моего отца, и о дате рождения его, и о родителях. Но там всё будет немногословно.
— Раньше метрические книги хранились у нас. Но совсем недавно их забрали на реставрацию, поскольку обветшали они. После реставрации они к нам не вернутся, но поступят в архив города Воронежа, — объяснила старшая.
Помолчала. — И ещё хочу вас предупредить, что 1918 год — самый нехороший год для записей актов гражданского состояния. Церковь продолжала кое-как вести свои метрические записи, а новая власть ввела новую систему ЗАГСов, потому и церковь уже плохо работала, спустя рукава вели метрические книги, и ЗАГСы ещё ничего не умели. Самый плохо документированный год.
Я подарил им по книге, а они, расчувствовавшись, дали мне телефон сотрудника Воронежского архива, в чьё ведение поступили метрические книги. Я тотчас ему позвонил. Он со мной довольно любезно поговорил, но дал не особенно обнадёживающие сведения: метрические книги по Боброву действительно находятся на реставрации. Дорогих реставраторов архив себе позволить не может, пользуется молодыми и неопытными, а эти будут возиться
