– Что же ты, Адам, Господа гневишь? Грехи множишь?
Кержин обернулся.
Глаза старика мерцали болотными огоньками из-под полей шляпы, и ухмылка рассекла обезьянье лицо. На иконах кривлялись младенцы- головастики.
– Рисовал бы лучше, сынок, – сказал старик не своим, елейным, голосом. – Уволился бы, уд греховный свой откромсал и рисовал бы.
– Что ты мелешь? – рявкнул Кержин.
Викула заулыбался шире.
– В аду оно, знаешь как? Как в океане. Восминог на кресту распят, и миноги тебе ноженьки кушают. Ам, ам…
Бахнула дверь справа, прогнала наваждение. Вышла толстая тетка, оттирая полотенцем кровь с рук. Только сейчас Кержин понял, что в хижине царит тишина.
– Отмучилась, бедняжка, – сказала тетка. – И лялька умерла.
Викула поерзал на стуле. Хихикнул.
– Отужинайте у нас, милок. У нас мясо на ужин. Ам!
…О том, что его «пасут», Кержин догадался сразу. Мостки повизгивали, и тень перебегала от фонаря к фонарю.
«Сопляки, – подумал Кержин. – Ну, сыграем».
– Эй, дядя! – шикнули из темноты. Театрально, выдавая альт за прокуренный бас.
Девица сменила спенсер на рабочую тужурку и замоталась платком. Ее коллега подкрался сзади, очертил намерения острием ножа по кержинской сермяге.
– Ходь с нами, дядя.
Они затащили его в смердящий тупиковый проулок. Пихнули к стене.
– Что же ты, гусь, – пожурил коротышка, целя длинным лезвием в следователя. – Сажей выпачкался, а у самого в одном оке гимназия, в другом – семинария. Чай, и карманы не пусты?
– Не губите, – промямлил Кержин.
Деньги и револьвер лежали в подшитом мешочке под мышкой. Из карманов он выгреб три пятиалтынных.
– Христом Богом! Не сиротите деток!
Девица поторапливала нетерпеливо.
– Коньки сымай! – коротышка указал ножом на сапоги Кержина.
– Как же я босым-то?
– Сымай!
Он, охая, завозился с обувью.
– Не православно, голубушки! Не по-русски, ей-богу. Люди вы нравственной рыхлости!
Свинцовый кастет переместился из голенища в кулак. Кержин выпрямился, левым предплечьем отбивая нож. Кастет чмокнул подбородок коротышки. Сокрушительный удар подбросил в воздух. Перекувыркнувшись, грабитель шлепнулся о стену и развалился поперек проулка. Кержин наподдал сапогом контрольный.
Воровка попыталась удрать, но следователь встал на пути. Схватил за шиворот. Пуговицы отлетели с тужурки, съехал платок. Плеснули синевой испуганные глаза.
Она брыкалась минуту, потом ослабла в углу, покорная року.
– Ну, все, все, баста, – примирительно сказал Кержин и по-отцовски пригладил волосы девочки. Они были мягкими, детскими. Как и искусанные губы, и округлые щеки.
– Прости, что дружка твоего огрел, нервный я. К тебе разговор будет.
Она захлопала ресницами.
– Звать тебя как?
– Амалией, – сказала после паузы.
– Где здесь заночевать можно, Амалия?
– Над трактиром комнаты сдают, – непонимающе пролепетала девушка.
– Ага.
Кержин, не спуская с пленницы взора, порылся за пазухой, извлек радужные ассигнации. Воровка сглотнула, вперившись в бумажки.
– У нас с тобой два варианта, Амалия. Или я кличу городового, и тебя за безобразия и скверный норов в сибирку оформим, или разбогатеешь на три сотенных.
