Висельник. Даже ветер с моря не приносил тоскливый чаячий плач. В журчащих речушках не было рыбы, лишь раз Ивар набрел на заводь, полную мертвого хариуса. В тайге царила тишина, какой не бывает в лесах, и порой Ивар подскакивал среди ночи, хватаясь за нож, но не от шороха или шума, а все от той же неестественной тишины. Дурные знаки, мертвенная печать Подмирья. Не зря, ох не зря Стрежен добрых полгода вылавливал именно Ивара, загонял в угол, а поймав, пытал, вытягивая слово за словом. Откуда-то знал сотник, кто такой Ивар Висельник. Знал, кого отправлять в Корчу. Правильно угадал, почему потеряна связь с острогом и куда пропадают его дружинные разведчики.
К Корче Ивар вышел, когда уже закончилась вода, набранная на корабле. С вершины сопки он долго рассматривал разоренное поселение. Посад был сожжен, тут и там чернели обугленные венцы срубов, лишь в центре нетронутой осталась маленькая церквушка-костница. Над посадом, на верхушке холма тянулся покосившийся тын. Ворота самого острога были распахнуты настежь. Пустовали сторожевые вышки и проемы бойниц в башнях. Под левым склоном косогора на широком галечном берегу моря лежали изломанные, вынесенные прибоем остовы двух барков.
Ивар ждал до наступления сумерек. Едва солнце начало опускаться за сопку и на Корчу легла тень, он увидел заигравшие отсветы пламени в витражах костницы. В полумраке летней ночи Висельник спустился с лысой вершины. Ниже, в перелеске, лиственницы поглотили остатки света, и Ивар сбавил шаг, глядя под ноги, чтобы не угодить в переплетения корней или ямы, прячущиеся под мшистыми камнями. Наткнулся на присыпанную рыжей хвоей медвежью тропку и по ней спустился к бурной речушке. Берегом подобрался к перекату, по камням перешел на другую сторону и вышел к околице Корчи.
Он крался к костнице узкими проулками, пересекая пустующие дворы, таясь в тени уцелевших обугленных стен. Первые тела Ивар увидел, миновав околицу, когда в одном из дворов заглянул в колодец. Мертвецы плавали в стылой воде, устремив невидящие взгляды в тусклое небо. Он находил мертвых в других колодцах, в погребах, в хлевах и загонах среди костей давно подохшей скотины. Крестьяне и дружинники, все вперемешку, они лежали, как один, лицами вверх, синюшно-бледные, вздувшиеся, с вываленными черными языками. Почти нетронутые разложением. Ивара не покидало ощущение, что, когда он отворачивался, мертвые глаза смотрели ему в спину.
Висельник вышел на пятак перед костницей и, поминутно оглядываясь и прислушиваясь, направился к ней. Двери притвора были распахнуты, и Ивар прошел сквозь пропитанный ладаном сумрак к алтарю, у которого в свете лампад на коленях стояла фигура в рясе.
Пламя свечей плясало на вмурованных в стены нефа человеческих скелетах, на облицованных бедренными костями колоннах, на ребрах наличников, на позвоночниках в сводах и на черепах в рамах образов. Даже Избавитель, объятый языками огня, был сложен из костей. Один-единственный служитель нараспев читал ектенью перед алтарем и заслышал Ивара, только когда тот со скрипом пододвинул за его спиной скамью и уселся на нее, бросив в ногах дорожный мешок и пристроив лук на коленях. Молодой дьякон с жидкой бородкой и осунувшимся лицом взвился, отпрянул назад, осеняя себя огненным знамением, но Ивар примирительно поднял руки вверх. Дьякон замер, подозрительно глядя на гостя исподлобья:
– Почто пожаловал, кульмен?
Висельник криво усмехнулся и скинул скрывавший лицо капюшон:
– Я не кульмен.
Дьякон озадаченно оглядел его с ног до головы: сапоги из камусов, ровдужные штаны, кухлянка мехом внутрь – и шмыгнул носом:
– Одет, как кульмен, а рожа хребтинская.
– А я и есть хребтинский, просто долго на севере живу, – отрезал Ивар. – Меня послал сотник Стрежен с Южного острога. Знаешь такого?
Дьякон кивнул, подозрительно щурясь.
– К вам в Корчу два судна купеческих ушли весной – и с концами. Трое разведчиков с юга тоже сгинули. Я пришел узнать, в чем дело. Так что давай рассказывай, кто ты сам такой и что у вас тут произошло, кто напал.
Того, что он видел в тайге, хватало, чтобы не расспрашивать дьякона. Ивар уже знал про двудушницу, чуял ее присутствие в лесах, и чутье это подирало по спине морозной плетью, едва он вспоминал слова Стрежена: «Люди молвят, на северном берегу то же самое, что было на Старом Тракте пятнадцать лет назад».
Дьякон еще раз осенил себя знамением и начал свой рассказ:
– Зовут меня Серафимом Корчинским. После смерти епископа я тут за главного.
И Серафим поведал Ивару, как по весне корчинские охотники нашли курган кульменов, южнее острога, среди глухих лесов и сопок. Курган разворошили. Искали золото, а нашли лишь костяки, да так и оставили могильник разоренным. А через месяцок и началось дурное – стали пропадать дети. Сперва просто уходили в лес по грибы да ягоды и не возвращались. Корчинский сотник снарядил отряд из дружинников на поиски, греша на дикого зверя. Не нашли ничего, кроме горсток подчистую обглоданных детских костей. Так бы и продолжили искать медведя-людоеда, да только среди косточек не было черепов. Дружина прочесывала сопки день за днем, по дворам пошли шепотки о лихих людях в лесах. В голодный год человечина в почете, а на севере каждый год – голодный. Кто говорил на беглых каторжан с Лунных Рудников, кто – на налетчиков на караваны, кто – на шайки золотоискателей, все пытавших счастья на отрогах Пасти. Но ни следа разбойников так и не нашли. Тогда подозрение пало на кульменов, чье племя стояло на берегу по соседству. Слушок, дескать, видел кто-то в их ярангах детские черепа, пополз да пыхнул пламенем, и не вспомнил никто, что кульмены не людоеды – морской народ, морем только и кормятся. Озверевший люд с вилами и топорами, подкрепленный дружиной, вошел в стойбище и вышел, оставив за собой лишь горящие яранги да мертвых и умирающих мужчин. Потерявшие голову от крови дружинники тащили за волосы в острог кульменских женщин и детей, а наутро, охмелев от браги и
