Наутро после погребения, когда ветер с запада принес далекий треск лесного пожара, Висельник вошел в костницу и поставил на алтарь напротив молившегося Серафима ковш с водой:
– Пей.
Серафим прервал молебен и, переводя взгляд с Ивара на воду, спросил:
– Что это?
– Вода из реки. Пей давай.
Дьякон поднялся с колен, глаза его забегали в испуге:
– Ты что? Сам говорил, вода отравлена! Я ж от нее в полон к ведьме уйду!
Ивар лишь спокойно кивнул:
– Да, а я за тобой на нее и выйду. Так и найдем курган. Иначе она пожар в нем пересидит. Ты думал, я ее по следам искать собираюсь? Своим подвигом поможешь мне тварь со свету свести, выведешь меня прямо к могильнику. И этот подвиг надежнее молитв твою душу сбережет. Пей или силой волью!
Серафим поник, ссутулился, словно из него выдернули хребет. В пропахшей елеем тишине костницы тихо зазвучал его безжизненный голос:
– А когда ты ее убьешь, я обратно ворочусь? Отпустит меня яд?
– Убью, там и узнаем, – ответил Висельник.
От дурманной воды дьякон не обезумел, не кинулся на Ивара, чтобы вцепиться ему в глотку. Серафим просто расправил плечи, повернул голову к выходу, прислушиваясь, и еле слышно сказал:
– Она зовет меня. Плачет в лесу. – Он обернулся к Ивару. – Ну, пойдем?
Ивар подхватил мешок с двумя припасенными кувшинами с маслом, закинул за плечо лук, поправил колчан на поясе, проверил, как сидит нож в голенище сапога, и пошел вслед за дьяконом.
В сыром лесном сумраке Серафим шел напрямик. Он полз через буреломы, взбирался на четвереньках по крутым склонам, резво прыгал с камня на камень на вершинах, спускался вброд по бурным ручейкам, в распадках шагал по колено в болоте. Ивар с трудом поспевал за ним. Когда на склоне очередной сопки Ивар выдохся, продираясь через густые сплетения стланика, его пронзила мысль, что он упустит Серафима. И тогда все зря: и сам погибнет, и дьякона сгубит ни за что. Когда он все-таки выбрался наверх, дьякон сидел на замшелом валуне, глядя вдаль, туда, где за морем укутанные облаками бледным мороком вздымались пики Пасти. Он обернулся, оглядел Ивара, опирающегося на деревцо, и сказал не своим, скрипучим голосом:
– Долго же ты плетешься. Постарел за пятнадцать лет.
Ивар, кашляя и сплевывая под ноги, глянул на жреца исподлобья:
– Постарел или нет, а на тебя хватит, падаль.
Серафим покачал головой:
– Это неважно, ты и сам знаешь. Убьешь меня, а сколько еще таких курганов по лесам на одном только севере? А гробницы на юге в долинах Истанкула? Сколько там гулей запечатано гекатомбами? А молельные пещеры в Синих горах? А некрополь в Хребтеце? Представь, что будет, если кто-то не побоится Хребтецкой Стражи и проникнет туда? Если кто-то откроет саркофаги? Ваш род, человече, лишь пыль на двери в Подмирье. И рано или поздно вас смахнут и не заметят. Вас уже точат глад и хлад. Когда был последний урожайный год? Твой отец его застал? Или дед? Вы жрете друг друга, ты и сам людоед. Сгинете, и ни следа не останется на земле от вас.
Пока дьякон говорил, сверля Ивара белыми глазами, тот собрал в ямке меж камней костерок и зачиркал кресалом. Огонек заплясал между веток, а Висельник скинул с плеч плащ, пропахший псиной, и постелил его на землю.
– Дальше я не пойду. Здесь ночуем. Хочешь говорить – говори. А коли не хочешь, верни дьякона. Он не такой унылый.
Серафим встал со своего камня и устроился напротив на самой границе света от костра. Его голос шелестел в порывах ветерка над сопкой:
– За что ты борешься, человече? Ты свое отжил. У тебя было столько славных имен: Ивар Светоносный, Бич Истанкула, Длань Избавителя, Убийца Богов. И где все эти имена? Теперь есть только Ивар Висельник, душегуб и тать. И если ты меня вдруг переживешь, ждет тебя лишь четвертование. Стрежен сдаст тебя с потрохами, а прежде язык вырежет, чтобы ты не проболтал про сделку вашу. Смерть лютая тебя ждет за горами.
– А с тобой не ждет? – лениво спросил Ивар.
– Смерть тебе в любом случае, но со мной умрешь с радостью в сердце, а на площади – как собака, униженный и замученный. Есть разница?
– Есть. Я много худа вершил, и лютая смерть по мне будет. Заслужил ее и бегать не стану. А так хоть какое дело доброе сделаю – тебя изведу.
Серафим заклекотал горлом, скаля зубы в хохоте:
– Сделал уже один раз, ничего не скажешь. Сколько невинных людей сгубил на Старом Тракте? Сколько сжег живьем в лесах? Сколько вышедших из леса твои отряды стрелами встретили да на копья подняли? Сколько чужих жен они снасильничали на глазах умирающих мужей? Доброе дело, достойное.
Лицо Ивара окаменело:
– Пусть так, пусть приняли мученическую смерть. Да только души их тебе не достались.
