Остаток вечера проводим за шитьём номеров. Мне достался Н-155. Я, как и большинство зэков, шью сам, а блатные скинули эту работу на Митяя. Мол, один хрен ему всю ночь за печкой приглядывать.
На утренней поверке по примеру Меченого Туз отказался работать и вообще всячески сотрудничать с администрацией, ежели ему такое предложение поступит. Его поддержал ещё один вор – Сиплый, и они по уже проторённой дорожке отправились на трёхдневный отдых в карцер.
Я же продолжал трудиться при ремонтном заводе, понемногу адаптируясь к реалиям местной жизни. От аборигенов услышал, что наш отрядный вполне ещё человечный мужик, старается поддерживать относительный порядок. В других отрядах блатные крепко держат масть, а руководство им потакает, потому что урки чмырят политических, к которым у лагерной администрации отношение как к животным. Это даже не руководство, а урководство – впору вводить такой термин.
– За такие методы вашего Северцева многие коллеги, если можно так выразиться, недолюбливают, – говорил сидевший по 49-й статье Олег Волков.[25] – Мол, выделиться хочет, правильного из себя строит, политических не гнобит и так далее. Чует моё сердце, замышляют они какую-то подлянку.
Волков был моим ровесником, он, как и отец Илларион, работал в столярке при заводе, только не ящики сколачивал, а обтачивал фуганком доски для этих же ящиков. Если с батюшкой мы разговорились уже в первый день, то с Олегом на следующий, во время послеобеденного перекура. Дымя папироской, он с удовольствием поделился своей историей. Оказалось, что его отец был директором правления Русско-Балтийских заводов, мать – внучка адмирала Михаила Петровича Лазарева. Посещал Тенишевское училище, где был одноклассником будущего писателя Владимира Набокова. Шесть лет работал переводчиком в миссии Нансена, при корреспонденте Ассошиэйтед Пресс, у концессионеров, в греческом посольстве… В феврале 1928 года в первый раз арестован, отказался стать осведомителем, был приговорён к 3 годам лагерей по обвинению в контрреволюционной агитации и направлен в Соловецкие лагеря особого назначения – СЛОН. В апреле 1929 года лагерный срок заменили высылкой в Тульскую область, где он работал переводчиком технической литературы. В марте 1931 года был снова арестован и приговорён к 5 годам лагерей по обвинению в контрреволюционной агитации. Снова был этапирован в СЛОН. В 1936 году оставшийся срок был заменён ссылкой в Архангельск, где работал в филиале НИИ электрификации лесной промышленности. 8 июня 1936 года в очередной раз арестован, приговорён к 5 годам заключения как «социально опасный элемент» и направлен в Ухтпечлаг.
– М-да, жизнь у тебя точно не сахар, – прокомментировал я услышанное.
– Живы – и слава Богу, – усмехнулся Олег. – Нам не привыкать, полстраны сидит, сотни тысяч расстреляны. Наверное, кто-то и впрямь за дело, да только ярлык врага народа могут приклеить к кому угодно, по малейшему донесению. Да и к уголовникам при новой власти в тюрьмах и лагерях почему-то отношение не в пример лучше, чем к осуждённым по политическим статьям, хотя ведь лагерное начальство знает, что многие оказались здесь по ложному навету.
– Может, и так, – осторожно согласился я. – Только что тут можно сделать? Против такой машины рыпнешься – вмиг раздавит.
– Да и не рыпнешься – раздавит. Если уж пропадать, то хотя бы с честью, со знанием того, что ты человек, а не тварь дрожащая, как писал старина Достоевский.
– Ну да, на миру и смерть красна, – усмехнулся я. – Только всё же хотелось бы ещё по возможности пожить.
После чего негромко а капелла я исполнил первый куплет известной в моём времени песни «ЧайФ»:
– Сам сочинил? – спросил Олег.
– Знакомый один, – отмазался я традиционной фразой. – Ты лучше мне о вашем главном расскажи, о Морозе.
– О Морозе? Хм, занятный человечишка… Служил в системе ОГПУ, был осуждён на семь лет за превышение полномочий в 1929-м, а спустя полгода назначен начальником Ухтинской экспедиции Управления северных лагерей ОГПУ особого назначения. Судимость с него сняли и восстановили в партии, если не врут, осенью 31-го, но ещё летом того же года он стал начальником Ухтпечлага.
– Выходит, даже зэк может оказаться на руководящих должностях?
– Ну, мне это точно не грозит, я в партии не состоял, в ОГПУ не служил, да и статья у меня другая.
– Мне тоже, я был простым докером и тоже беспартийным.
– В общем, Ухтпечлаг при Морозе расширяется в условиях, при которых не требуется ни конвоя, ни строя. Природа сама помогает НКВД, отгородив лагеря от страны непроходимыми лесами. Бежать некуда. Тайга и тундра, гиблая, скудная земля. Тысячи людей годами живут в землянках, палатках и хибарках, строя модернизированные шахты, промыслы и верфи… Зэки сотни километров тащат на руках пятисотпудовые крелиусовские буровые станки, – словно читая вслух литературное произведение, говорил Волков. – Мороз говорит, что ему не нужны ни машины, ни лошади, мол, дайте побольше заключённых – и он построит железную дорогу не только до Воркуты, а и через Северный полюс. Готов мостить болота заключёнными, бросает их запросто работать в стылую зимнюю тайгу без палаток – у костра погреются! – без котлов для варки пищи – обойдутся без горячего! Трудами ГПУ и Мороза север превратился в гигантскую каторгу. В то же время собирает наилучших специалистов из других лагерей и создаёт им более-менее сносную – а по зэковским меркам и просто роскошную – жизнь. Иные даже жильё получили и возможность выписать семью. Такой вот человек он, старший майор государственной безопасности Яков Моисеевич Мороз.
