киноконцертный зал «Россия», у нее там тогда работал знакомый, играл на африканских бонгах, и вот они пошли.
Потом она вышла на остановке и вздохнула.
Вокруг, вдоль всей улицы и всех домов, лежали огромные сугробы, под фонарями они искрились, и этот снег… он был такого платинового оттенка.
Точно такого же, как то платье.
Джозеф
Слухи о Джозефе распространялись по Москве с какой-то удивительной скоростью. Сидел он сначала в стекляшке около метро «Краснопресненская» (где трамвайный круг), в обычной, как говорится, районной парикмахерской. Потом перебрался к Никитским воротам. Была там крошечная парикмахерская, в которой Оля Богачевская (член ВЛКСМ с 1978 г., русская, из семьи служащих) и познакомилась с Джозефом.
В первый момент Джозеф ее просто потряс.
Он стриг только женщин и делал это каким-то магическим образом, производя на них глубочайшее впечатление, и впечатление это, надо заметить, потом долго не проходило (помимо самой прически).
Он и сам был странный, в цветном шейном платке, с огромной гривой волос, золотой цепочкой на запястье, свободный и как бы не совсем отсюда, не из этого мира.
На тумбочке возле его кресла всегда большой стопкой лежали западные журналы – яркие, до боли прекрасные, они по-другому пахли, чем советская полиграфическая продукция, были напечатаны на принципиально другой бумаге, и содержание было, конечно, тоже шокирующим – такие прически и макияжи никто здесь в Москве вообще не видел, но Джозеф обещал сделать «даже лучше», и в этом его обещании было нечто большее, чем просто правильное обращение к клиенту. Нет, это было обещание чего-то другого в принципе, о чем ты еще могла не знать и даже не догадываться.
А он это тебе уже обещал.
Впрочем, нельзя сказать, что до него в той советской Москве не было хороших женских парикмахеров. Богатые и знаменитые дамы ходили в «Чародейку» на Новом Арбате, кое-кто стриг на дому, но это все был высший круг, светское общество, там были свои приоритеты и цены, и попасть туда было трудно, да и незачем. Оля как-то осенью зашла в «Чародейку», и до сих пор ей становилось жарко и душно, когда она вспоминала, как на нее посмотрели эти дамы в очереди, как они были обуты и одеты, все в итальянских сапогах, все в дорогих пальто, нет, извините, ходите сами в этот гадюшник, да вообще-то дело было даже не в этом. «Чародейка» – это был совок, только привилегированный, нет, ей тут было не место, и она вышла на Калининский проспект и вздохнула полной грудью с явным облегчением.
Джозеф оказался другим – он был человек с московской улицы, он был свой и для своих, доступен и прост, и он был настоящий мастер, нет, он был не только настоящий мастер, он был человек из будущего – Оля была в этом совершенно уверена!
Познакомила ее с Джозефом подруга Петрова.
– Пошли вместе! – однажды сказала она, когда в очередной раз рассказывала о Джозефе, а Оля смотрела на нее с затаенной завистью.
Это было по-настоящему щедро.
– Только ты сначала молчи, – сказала Петрова. – И ничего не говори, даже если очень захочется. Пока я тебя не познакомлю…
– Это кто? – спросил Джозеф грубовато, когда они пришли вдвоем, и кивнул на Олю.
– Да это так… Подождет меня просто, – неразборчиво сказала Петрова, и Оля густо покраснела.
Потом она делала вид, что сидит, скучает, а на самом деле впитывала в себя все происходящее с какой-то удвоенной силой, от отчаяния, что Джозеф ее не возьмет.
Конечно же, она рассматривала журналы, конечно, кидала взгляды на этот умопомрачительный шейный платок, но и слушала тоже – ее поражал сам тон Джозефа, небрежно-дружеский, царапающий и вместе с тем необыкновенно тактичный.
– Ну че? – насмешливо сказал он Петровой, когда та села в кресло. – Как жизнь? Небось любовники замучили?
Та молча хихикнула и смущенно посмотрела из зеркала на Олю Богачевскую.
Потом они заговорили о какой-то ерунде, о тряпках, о погоде, она потеряла нить и лишь пристально рассматривала все эти волшебные пузырьки и флакончики, которые ровными рядами стояли на парикмахерском столике у Джозефа. Все эти названия ей были совершенно не знакомы.
«Привозит откуда-то! – догадалась она. – Он иностранец! Не русский, точно».
Эта мысль была настолько интересной, что она погрузилась в нее целиком. Как вдруг по обрывкам разговора Оля догадалась, что речь идет именно о ней.
– Послушай… – говорила Петрова вполголоса, но так, что все было слышно. – Ну… у нее проблемы в личной жизни… Ну ты же понимаешь… Надо помочь…
Сердце у Богачевской стало ощутимо стучать и бухать, она вспыхнула, отвернулась и стала смотреть в окно пылающим взором. Ненавидеть она должна или обожать Петрову в этот момент, честно говоря, Оля не знала.
В окне между тем ровно ничего не происходило. По тротуару шла дама в резиновых сапогах, одетая в длинный плащ-болонью. Проехал троллейбус и облил ее. Старая, давно закрытая церковь осветилась вдруг ровным солнечным светом.
