трамваи и было очень многолюдно. В темноте светились огоньки мужских сигарет, папа брал ее на руки, и они шли к остановке, она прижималась к нему, рядом молча шла мама…
Затем они переехали на Лосиный остров, в панельную пятиэтажку – это был совсем новый район, сообщение отсюда с Москвой было сложное, только на электричке. Правда, ходил автобус от ВДНХ, раз в час, но «ненадежный», мог быть так переполнен, что не влезешь даже на подножку, – словом, они спешили на электричку, если им надо было «в Москву», по вечерам станция в бледном свете фонарей становилась загадочной и даже немного страшной, родители ее всегда встречали, если она возвращалась в темное время суток, ходили слухи о пропавших девушках, взрослые об этом при ней не говорили, но она все равно все знала, как и все окрестные дети. Она смотрела с ужасом на этот дремучий лес, но все-таки здесь ей нравилось, это был ее район, ее жизнь, здесь она пошла в школу, а главное, в хор «Весна», все ее подруги тоже ходили в хор «Весна»: Бах, Шуберт, Перголези, «Стабат матер», «То березка, то рябина», однажды они даже выступали в консерватории, Полина не пропускала занятий, занималась сольфеджио, берегла горло, в те минуты, когда они пели, она казалась себе птицей, которая парит там, в вышине. Хормейстер ее выделял, ожидались гастроли детского хора «Весна» в Европе, в лучших залах, это был известный коллектив, она разучивала сольные партии, летела как на крыльях в это низкорослое помещение, в котором располагался их певческий рай: бетонные блоки, два этажа, низкие окна, здесь когда-то был детсад, но, войдя сюда, ты сразу оказывался внутри волшебной коробочки – в одной комнате распевались, в другой настраивали рояль, бегали совсем уж мелкие первоклашки, иногда одетые очень смешно: мальчики в черных пиджачках, белых сорочках, с бабочкой, девочки в пушистых платьях с блестками; на стенах висели фотографии хора во время прошлых гастролей, раздавались голоса Александра Васильевича и его помощницы Светланы – мягкие, но звучные и требовательные.
Она забиралась по скамейкам на свой ряд и ждала взмаха палочкой.
С каждым годом микрорайон в районе Лосиноостровской становился все более родным и многонаселенным, ряды белых пятиэтажек обрастали кустами и саженцами, клумбами и лавочками, она знала, кто где живет, она могла бы идти в школу с закрытыми глазами – словом, она прорастала, как прорастает капризное деревце на дачном участке, сначала первые побеги, потом листочки, потом корни, потом немного ввысь, потом ствол становится толще и прочнее.
…Но в этот момент родился брат, и отцу дали новую трехкомнатную квартиру.
Верней, так – отцу была
И он сразу согласился. Жить с двумя детьми в однокомнатной им с мамой было тяжело.
Так она покинула это место, и кончилась эта музыка, и началась совсем другая.
Свет в их новом доме на Дорожной улице уже был, а газ еще не подвели, поэтому в квартире было холодно, грелись электроплиткой (на которой постоянно что-то кипятилось) и масляным обогревателем. Электроплитка стояла в углу, на полу. Брата укутывали, как какой-нибудь куль, он смешно пищал изнутри этих одеял, просил есть, на электроплитке грели воду, чтобы потом греть в ней молоко, все было очень сложно и даже весело, но ее это веселье не радовало, она вспоминала звуки рояля, когда распевался хор, и эту малоэтажную постройку в конце тенистой улицы, куда она бежала каждый день, но ведь детство такая вещь – есть необратимость, и ты в нее встраиваешься, в эту необратимость, так или иначе, она тоже стала встраиваться. Жилая квартира в их подъезде была пока только одна, то есть они въехали в новый дом первыми. Подъезд пугал своей пустотой и холодным мраком, она старалась скорей добраться до дверей и нажать на звонок, одна комната из трех еще была совсем нежилая, но именно туда родители поставили телевизор, и вот, для того чтобы его посмотреть, она надевала пальто, шапку, обувь, шарф и шла в пустую комнату с инеем, замерзающим на окнах. Выключала свет и упрямо сидела одна перед мерцающим в темноте голубым экраном, ото рта шел пар, она дышала на руки, чтобы согреть пальцы.
Мебели тоже не было, но постепенно она появилась – сервант, стулья, стол, «горка».
Сначала ей казалось, что их забросили, как космический десант, на другую планету, – вокруг была белая пустыня до горизонта, снежное поле с тонкими черными линиями тропинок, с разрушенными деревнями. Восточное Чертаново еще только строилось, ходили важные землемеры, огромные экскаваторы рыли котлованы, ездили колоннами грузовики, ревели бульдозеры, но в целом микрорайон был еще почти на бумаге – в бывших деревнях еще дымились печки, жителей не успели переселить. Хотя в основном вместо жилых домов уже были разбитые окна, пустые глазницы домов,
Так, кстати, было по всей Москве – деревянные дома сносили от Марьиной Рощи до Чертанова, от Преображенки до Мещанских улиц, их район строили конкретно для рабочих ЗИЛа, гигантского автозавода, в новый дом на Дорожной переезжали семьи из бывших рабочих общежитий и из разрушенных окрестных деревень: Покровское, Аннино, Мосстройпуть. Первого сентября Полина пошла в новую школу – и поняла, что чертановские дети – они какие-то совсем другие: мальчики вели себя солидно, как маленькие мужички, от них по-другому пахло – табаком, неухоженным бытом, в школьной столовой они сметали еду за одну секунду, завидовали бутербродам, которые она приносила из дома, после школы дрались, играли в пристенок, отбирали мелочь у малышей, они смотрели на нее странно, постоянно плевались, хрипло ругались матом, курили и выпивали, хохотали звучно над анекдотами, смысла которых
