Перед ним стояла его Филлис, его сестренка. Она стала такой взрослой, такой красивой. Ей девятнадцать, почти взрослая женщина. Почти как живая.
– Ты не она.
Но так похожа. Гибкая и тонкая, как стебелек одуванчика с копной рыжих волнистых волос. На ее щеках россыпь веснушек, а глаза такие голубые, что больно смотреть. И так легко поверить в иллюзию, если бы не бумажный фонарик в ее руке.
– Здравствуй, Генри.
Голос почти забытый. Пожалуй, слишком детский для такого красивого зрелого тела, прикрытого лишь сорочкой из тонкой белой ткани. Филлис была босой, и ее стопы кровоточили. Жуткое зрелище.
– Почему она? – глухо спросил Макалистер. – Это нечестно. Почему она?
– Это первый образ, что посетил тебя на моем острове. Я взял его, потому что только так ты сможешь понять меня. Я Ками этой земли.
– Ты не бог.
– Возможно. Но люди поклонялись мне, они искали моего покровительства.
– Ты демон?
Филлис улыбнулась, и Генри стало тяжело дышать.
– В названиях нет смысла, – сказала Филлис. – Ты тоже искал моей помощи, и я дал тебе ее. Дам еще раз, если ты хочешь изгнать настоящее зло с этой земли.
– Мононокэ?
– Он истинное зло. Он ненависть, обретшая великую силу. Останови его и станешь героем.
– Что если я не хочу быть героем?
Фонарик качнулся, и глаза Филлис загорелись голубым огнем.
– Он приближается. Сделай свой выбор. Но помни, зло ищет сломанные души. Подумай, выстоит ли твоя. Или его.
– Постой. Мне нужно знать, кто ты на самом деле.
– Нас называют аякаши. Это моя земля.
Ответ ничего не прояснил.
– Значит, это всего лишь дележка территории? Мононокэ сильнее, и поэтому тебе нужна моя помощь?
– Ему подчиняются все слабые духи и ёкаи острова, – уклончиво ответил аякаши. – Ну, так что ты ответишь?
Генри не смог не оглянуться напоследок. Сората продолжал умирать в растянувшейся агонии, продлеваемой чужой волей, но он почти растворился в сумраке пещеры. Его жизнь капля за каплей утекала в жирную сырую землю.
– Помоги мне, – решился Генри, и Филлис с готовностью распахнула объятия.
– Моя сила станет твоей силой. Мой разум сольется с твоим разумом. Ты готов? Впусти же меня.
Генри протянул руку. Ему было страшно. Страх опутывал его липкими нитями, и лицо Филлис вдруг исчезло под белой лисьей маской с узорами, красными как кровь. Горел красный фонарь, блестели потемневшие до красноты волосы. Белое и красное. Нестерпимо ярко, но руки не слушаются, и глаза не закрываются. Генри смотрит в прорези маски, а за ними голубое пламя, колдовские огни, предвещающие бурю.
Бог. Демон. Не одно ли и то же?
И есть ли выбор на пороге чужой смерти?
Генри все еще протягивал руку, и Филлис накрыла ее своей ладонью. Прикосновение теплое, даже горячее. Сухое и шершавое, как бумага.
Тонкие пальцы скользят по его ладони, так хочется ухватить, позволить себе хоть на мгновение поверить в красивый обман. Но Генри терпит, и на ладони остается бумажный листок, белый и тонкий, как паутинка.
– Что мне с этим делать? – спрашивает он, а лисья маска ухмыляется ему загадочно и хитро. Не верь лисам, они лгут. Не верь чужим богам, они никогда не скажут тебе правды. Не верь… Генри сжимает пальцы, но не слышит шороха сминаемой бумаги, лишь потрескивает пламя свечи в бумажном фонарике.
– Скажи мне его имя?
Филлис молчит. Да и стоит ли дальше называть ее так. Ответа не будет. Ответ уже есть. Генри видит, как не его прошлое изящной вязью бежит перед глазами, ложатся на шелковую ткань бытия ровные мазки туши. Немного больше, чем просто Генри. Теперь гораздо больше.
Теневая сторона выталкивает их обоих – Генри и Сорату. Но ни тот ни другой уже не были теми, что прежде.
Сората открыл глаза, и в них поселилась тьма.
– Наконец-то, – сказал он равнодушно. – Да. Наконец-то.
Он стоял без движения, и из раны в его животе торчал нож.
