Тиса водила рукой по гобелену, висящему над кроватью. Незамысловатый цветочный рисунок поглотил сумрак. Накатившая после долгого видения дурнота отступала неохотно. Спустя полчаса девушка все же поднялась, зажгла свечу и на нетвердых ногах отправилась в кухоньку напиться воды. Слабость – пустяк, скоро пройдет. Плохо, что через час ее ждет говор с Ганной, а она квелая, как ковыль. С жестяной кружкой в руке вернулась в комнату и выглянула в окно. Стемнело рано. Небеса уж наблюдали за землей бледным лунным оком. Знакомый шиповник разлегся в тени заборчика, растопырил, как паук, колючие лапы. За заметенной снегом дорогой дома перемигивались светом в окнах. Лишь один слепо чернел – тот, который бросили хозяева, чтобы найти удачу на каменоломнях богача Фролова. Тиса смотрела в черноту покинутого жилища и размышляла. О Риче и его поспешном обещании, об Агапе, который вскоре вернется в Увег в одиночестве, о Демьяне и его разговоре с Рамилом и с той самой кочевницей. О том, как изобретательна судьба, когда расставляет ловушки.
Через час Войнова еще чувствовала себя не совсем здоровой, но от видения отказываться не стала.
Подруга вновь предстала перед ней в зеркале. И ее радость стала наградой в завершение тяжелого дня.
– Спасибо, конечно, дорогая, но зачем ты это сделала? – воскликнула Ганна, когда часы показали восемь. – Деньги потешника тебе нужны не меньше, чем нам! И все же я очень благодарна. Обещаю, что потрачу на то, чтобы отправить Луку в семинарию, как ты и просила. Не представляешь, как Лукашка был рад, когда я ему объявила радостную новость. Он тут и сейчас скажет тебе сам. Давай, иди сюда, – Лисова повернула голову, и Тиса увидела ее сына. Подросток, кажется, еще больше вытянулся за те неполных два месяца, как она покинула Увег.
– Тетя Тиса, спасибо большое, – розовея ушами, смущенно пробормотал юнец.
Под строгим взглядом матери Лука выжал из себя еще пару благодарственных слов и затем утек из комнаты, как карась из дырявой сети.
– Жди от этих балбесов благодарности до седин в волосах, – фыркнула Ганна.
Далее понеслись последние новости Увега. Тиса узнала, что отец пару дней назад закупил в часть лошадей. Что семья Кошкиных живет не тужит. А малыш растет не по дням, а по часам.
– Марика же совсем от рук отбилась, – причитала подруга, – бегает на свидания к колдуну и грезит о тайном с ним венчании. Мы совершенно ничего не можем с ней сделать. Была бы она моей сестрой, я бы просто заперла дуреху в комнате. Но Настасья Никитична слишком с ней мягка. Как бы это худом не вылилось. И вот еще что. Раз заговорили о колдунах, то я должна сказать, что мне пришло письмо от твоего вэйна. Не пугайся. Всего несколько строк, ничего дурного. Вот. Смотри.
Войнова, которая успела за полчаса видения Ганны разомлеть, снова взволновалась. Боже, куда же можно от этого вэйна деться?
Знакомый летящий почерк по белому листу появился перед глазами с легкой руки подруги.
«Тиса, прости, что данным письмом вновь смею напомнить о себе, ты, верно, уже сама знаешь, но и я обязан сообщить. Рич и Агап Фомич изъявили желание отправиться в табор и выбрали меня в провожатые. Знаю, что мое согласие помочь усугубило и так твое не самое лестное представление о моей персоне. Но Агап объяснил причину спешки: ребенок собирался сам отправиться на поиски табора, а этого старик допустить не мог. Прости, теперь я косвенно повинен и в отъезде Рича. Знаю, что значит расставание с дорогим сердцу человеком, посему не жду прощения. Склоняю низко голову и доношу, третьего дня мы благополучно достигли Крассбурга и вскорости собираемся прибыть в мое загородное поместье, где и пробудем до тех пор, пока Рич не решит двигаться дальше. Не волнуйся, с ними все будет хорошо. Обещаю. Я сделаю все от меня зависящее для благополучия Рича.
С мыслями о весне, Д.Н.
Постскриптум: отправляю это письмо Ганне Харитоновне с тайной надеждою, что оно найдет истинного адресата быстрее, нежели если бы было направлено по адресу пограничной части».
Старый парк безмолвствовал, кутаясь в сумерках раннего утра. Девушка миновала кованые ворота с ржавыми, местами погнутыми зубьями и медленно двинулась по вишневой аллее вглубь парка. Под ногами мерно хрустел снег, с небес срывалась ледяная крупа. Тянущийся по бокам разросшийся вишняк, укрытый рваной снежной шалью, словно недоверчиво прислушивался. Мало кто вторгался в такую рань в его владения. Это центральный городской парк всегда полнился людом, его дорожки чистились совками по зиме, лавочки имели кованые завитки и звериные лапы вместо ножек; этот же, на окраине города, интересовал жителей лишь с весны, когда снег сходил ручьями, ветви покрывались изумрудной листвой, а на проталинах расцветали куртины подснежников. Тогда у ворот теснились запряженные коляски, по аллее прогуливались статные кавалеры и барышни с кружевными зонтиками, желающие романтичной прогулки. Нынче пришедшая в парк незнакомка была одна. Она медленно брела по длинной дорожке, созерцая зимний наряд деревьев, и остановилась у старой корявой вишни на повороте аллеи. Ладонь в перчатке погладила черную кору. Девушка прислонилась к стволу и закрыла глаза. Шепот, что срывался с девичьих губ, слышала разве что старая вишня. Дерево сочувственно покачивало верхушкой.
Когда совсем рассвело, Тиса с сожалением покинула понравившийся парк. Душа будто омылась родниковой водой и
