– Лев Ильич, у меня скоро день рождения, но это летом – отпуска там… В общем, я решила отметить заранее. Приходите в общежитие, где Ирина с Мариной. Очень прошу. – Она опять заговорщицки придвинулась, просто уперев глобусы в Йефа. – Чтобы выпить с вами за счастливую жизнь.
– Счастливая жизнь, – прошептал ей почти на ухо Йеф, – достигается, если жить неосознанно в неосознанном мире, то есть без размышлений и напряжений сознания, без рефлексии – одними инстинктами. Вы хотите так?
– Очень хочу, – чуть порозовела Алевтина. – Приходите непременно…
«Роскошный экземпляр – наша Алевтина. Она ведь, кажется, секретарь школьных коммунистов. Зачем ей это? При ее экстерьере еще и секретарь… А это чтобы не упустить ничего. Это представитель особого вида, сложившегося в ответ на коммунячий террор. Террор был особенно страшен тем, что от него не спасала никакая социальная ниша. Гибли не лучшие (хотя лучшим всегда труднее извернуться от гибели) – под ударом мог оказаться любой. Не было алгоритма спасения, и это порождало особую породу – угадчивых и гибких. Они и унаследовали мир».
Йеф даже рассмеялся – так нелепы были его попытки увязать красный террор с насущными желаниями Алевтины Николаевны, совсем даже неплохой бабы – не в меру аппетитной и в меру несчастной.
«Если во всем видеть следы коммуняк и гебни, то можно совсем поставить мозги раком», – одернул сам себя Лев Ильич.
Первые стайки родителей просачивались на территорию перед учебным корпусом.
– Лев Ильич, вот и вы! – радостно приветствовала его воспитательница Ирина. – А где наш класс?
– Кастелянша им чего-то пересчитывает.
– А я, знаете, что разузнала? – улыбалась она ему. – Я вчера в Витебске была на лекции по международному положению и там про такое узнала – закачаетесь.
– Не сомневаюсь, – встречно засмеялся Йеф.
– Одним словом, вам нечего больше опасаться.
– Это вы про что? – покраснел Йеф. – Про наши отношения? А при чем здесь лекция?
В самом начале работы в интернате Лев Ильич неожиданно и совсем необдуманно поддался на головокружительное восхищение Ирины Александровны и закружился без каких-либо оправданий. С той поры он держался с ней подчеркнуто поодаль, а она проявляла к нему постоянное внимание и даже опеку, не посягая на большее, но в надежде чего-то большего…
– Нет, не про наши. Их вы продолжайте опасаться, – пошутила (пошутила?) Ирина. – Там говорили о политике партии, о перестройке и о возвращении ленинских норм в нашу жизнь. Вот поверите? Этот лектор говорил прямо, как вы, про застой там и про репрессии…
– Милая моя Ирина Александровна! (Напрасно он так – она даже засияла.) Уважаемая Ирина Александровна, возвращение ленинских норм в нашу жизнь не сулит ничего хорошего. Ленинские нормы – это каждого десятого…
– Чего каждого десятого?
– К стенке.
– Вам бы все шуточки шутить!
– А при чем тут международное положение?
– Чего? – Ирина уже думала о чем-то другом.
– Вы сказали, что лекция была о международном положении.
– А-а, это очень интересно, – очнулась Ирина. – Оказывается, это американцы устроили нам Чернобыль, чтобы мы не смогли выполнить перестройку с ускорением.
– И вправду интересно, – засмеялся Йеф. – Я вас очень прошу, дорогая моя (опять не то – она так и потянулась к нему), не ходите на лекции общества «Знание». Никогда не ходите. Лучше на танцы.
– А на день рождения Алевтины вы придете? – вдруг спросила Ирина. – Хоть загляните.
«Пусть случится хоть что-то, – подумала она. – Хоть землетрясение, хоть бомба – только бы стало понятно, что делать и как жить…»
Она не в силах была управиться с желаниями и заботами, раздирающими ее, и призывала что угодно – хоть и несчастье, но только бы окончились все нынешние раздраи.
«Хоть бы конец света – лишь бы не застилать эту комкую постель, – думал в это же время Махан, оглядывая, что сделала кастелянша с его койкой. – И морда синяя, и Угучева батьку американцы завалили. Теперь он там помер на всю жизнь. Как мой отец будет там без надежного друга?.. Не-ет, лучше конец света…»
«Они что, сбрендили все разом, – прикидывал Лев Ильич, – и потому появились какие-то особые беспокойства? Сначала Алевтина, потом Ирина… К тому же с Алевтиной ведь почти ничего и не было. Что же их так рассердоболило? А может, это и есть особая женская интуиция? Может, пора помолиться? Или лучше воззвать к собственному ангелу-хранителю? Только он, наверное, так утрудился в моей юности, карауля разные безумства, что сейчас отдыхает – не
