Балкон размером с мою детскую спальню. Низкий каменный потолок, очертания каменного цветка, распускающегося над дверью, тень древних красных кирпичей, положенных поверх него человеком в соломенных сандалиях и шляпе с широкими мягкими полями во дни оспы. Красный занавес, отделяющий его от танцевального зала, с узкой щелкой посередине, через которую можно подсмотреть за прекрасными людьми с их идеальными жизнями, глядеть и поражаться, они танцуют, танцуют, танцуют.
Баллончик с перцовым газом в моей сумке от камеры, который охранник принял за кассету с пленкой (смешно, мы в цифровом веке, вернись в школу, дурачина!). Я огляделась, но Байрон там не оказалось, конечно же, нет. Гоген знает, что она нагрянет, охрана усилена (но я просочилась), она не сможет прорваться за дверь (но я же здесь, а где охрана), может, ее уже на самом деле схватили (хей, Макарена!) и
Я начинаю успокаиваться.
Беглый осмотр аппаратной.
усилители, пляшущие спектры на дисплеях, показывающие пиковый уровень сигнала, поступающего в систему от струнного квартета
радиостойки, пока на нуле до начала речей
небрежность – еще и концентраторы для радиосвязи службы безопасности, их совершенно точно нужно охранять, странно, что это не делается
стойки с реостатами и кабели, большие красные клеммы, толстые медные провода в черных тубах, все прекрасно, прекрасно, все…
две фотографии, пришпиленные к стене
Мне так хочется, чтобы все обошлось, что я почти случайно их замечаю.
Женщина с лицом, обращенным вниз и чуть в сторону, словно пойманная на лжи. За ее спиной солнце, наполняющее ее курчавые темные волосы красноватым ореолом. Еще одно фото: она смотрит прямо в объектив, но, кажется, его не видит, внимание сосредоточено на чем-то еще, и это было в Сан-Франциско, я узнаю сзади интерьер интернет-кафе. Байрон следила за мной, или это фото из более раннего времени, когда мы друг другу доверяли?
Женщина, спящая в кресле. Или по крайней мере, наверное, спящая, надеюсь, что спящая, два электрода введены ей в череп, на шее пара больших очков, которые вот-вот наденут. На языке закреплен датчик, она похожа на покойницу, вся эта технология, которую я никак не вспомню
Хей, Макарена!
которую я, возможно, не хочу вспоминать
она – это я.
А под фотографиями надписи, написанные знакомым почерком на самоклеящихся листочках.
ОНА РЕАЛЬНА
ОНА ЕСТЬ _WHY
ОНА ПРИДЕТ
Движение у меня за спиной, и я сразу же развернулась, подняв баллончик с газом, камеры дернулись у меня на шее, поцарапав живот.
Нож попал по камере, но соскользнул в сторону по инерции от нанесенного женщиной удара. Когда он прошел у меня справа между подвижными ребрами, боль затмила собой весь мир. Она подхватила меня, когда я начала падать, одну руку заведя мне за спину, другой поддерживая меня ножом, застрявшим у меня в теле.
– Это вы? – спросила она. – Это вы?
Крови не так много, как я подумала – пока немного – пока во мне торчит нож, блокируя рану. Я посмотрела на лицо Байрон, и она выбрала совсем другой путь, нежели я. Она побрила голову, приклеила туда шапочку, а на нее надела черный парик. На ней было серое платье с высоким воротником, с наброшенной черной накидкой, прихваченной брошью в виде бабочки. На шее у нее болтался пропуск с надписью «Пресса» и длинной итальянской фамилией, которую я не сумела разобрать. На запястье красовалась зеленая повязка, дававшая право на проход всюду – тут бы я рассмеялась, если бы из меня не текла кровь, – а на носу виднелась латексная прокладка, придававшая ему благородную римскую форму. Она запустила пальцы в рот и вытащила оттуда два кусочка губки, отчего щеки ее сжались до своего естественного состояния, и выбросила их, снова схватила меня за руку и осмотрела место, где нож вошел в грудь.
– Это вы, – выдохнула она, но я не смогла ответить, а она стащила с себя накидку и плотно обтянула ею рану, надавливая от себя, хотя я была не в том состоянии, чтобы перебороть боль. – Я все гадала, появитесь вы или нет.
Я попыталась говорить.
Ничего не получилось. Только какие-то горловые звуки, словно старающийся завестись двигатель, в котором нет масла, где-то лопнула трубка, черное пятно на асфальте, кому-то придется его отмывать.
– Лежите тихо, – сказала она, – и не высовывайтесь. Скоро все закончится.
Правой рукой, красной от моей крови, она погладила меня по лицу. По-матерински. Наверное, заботливо. Вроде как любя.
Но ее ждало неотложное дело, и я завизжала, зовя Гогена (не раздалось ни звука) и зовя Луку (который не слышал), а я все визжала: перестаньте, не надо, бога ради перестаньте. Ничего не перестало, а я не издала ни звука.
