– Высохла вся, – сказала Ася, когда им с Сашей удалось вытащить меня в кафе в обеденный перерыв. – Ешь давай, а то скоро от тебя одни воспоминания останутся!
«Прямо в точку попала», – подумала я, послушно размазывая по тарелке картофельное пюре. Никогда еще я не была так близка к тому, чтобы обо мне говорили в прошедшем времени.
Однажды решила позвонить Рустаму, все ему рассказать, посоветоваться. Набрала его номер, но он не взял трубку. И не перезвонил. Сделав правильный вывод, я больше не стала его беспокоить.
Что оставалось делать? Пойти в полицию, подать заявление? Смешно. Никто не примет моего заявления, не станет разбираться во всем этом, поднимать закрытые дела. К тому же происшествия случились в разные годы, в разных регионах. Илья, который мог подтвердить, что Жанна – тоже самоубийца, скончался. В случае с Галкиной считается, что она совершила убийство по неосторожности.
Да и потом, боялась-то я не злых людей, не преступников, а чего-то иного, потустороннего, от чего полиция защитить не может. Никаких убийц не было рядом с Жанной и другими женщинами и их детьми, Илью тоже не застрелили и не зарезали – однако все эти люди были мертвы. Если меня захотят уничтожить,
Конечно, могло быть и так, что я все выдумала: связь между смертями, может, и есть, но сама я вне опасности. Сильной интуицией я никогда не отличалась, поэтому полностью доверять собственным внутренним ощущениям вряд ли стоило. Шестое чувство могло и подвести, и тогда, выходит, напрасны мои страхи. Никто и ничто мне не угрожает, нужно отпустить ситуацию и жить спокойно.
Только я не могла, никак не получалось! Поэтому опасения, беспочвенны мои подозрения или нет, не так уж важны. Страх существовал, был реален и осязаем, мучил меня и убивал, и если я хотела сохранить рассудок и жизнь, то должна была с ним бороться.
Единственный способ, который приходил мне в голову, – поехать в Кири и попробовать выяснить, что там произошло много лет назад, что связывало этих четверых мужчин. Поговорить с родственниками Сомова, Рогова и Гаранина, с людьми, которые знали Илью: соседями, учителями. Возможно, что-то прояснится, и я начну понимать, с чем столкнулась и как мне действовать дальше.
Я больше не могла трястись от ужаса, не спать ночами и покорно ждать того, что мне уготовано. Образно говоря, гораздо хуже сидеть и гадать, придут ли за тобой зомби или тот странный шорох в подвале – всего лишь крысы, лучше пойти и проверить. Лучше увидеть, что поселилось в темноте подвала, чем сходить с ума от страха, оставаясь на свету.
Ехать решила сразу же, как только поговорю с учредителем. Наверняка ему не понравится моя просьба о днях в счет отпуска: близился срок сдачи очередного выпуска Журнала, а я собираюсь бросить все и умчаться решать личные проблемы.
Думая об этом, прислушиваясь к себе, я понимала, что мне безразлично мнение шефа. Хочет уволить – пускай увольняет. И на сам Журнал тоже было плевать. Удивительно, как быстро все изменилось! То, что составляло смысл и суть моего бытия, занимало все мысли и время, вдруг перестало иметь всякое значение. Прежде слова «жизнь» и «любимая работа» звучали для меня как синонимы: я не мыслила себя в отрыве от Журнала, от журналистики в целом. Теперь все стало иначе.
Возможно, в какой-то степени такая перемена мировоззрения – к лучшему. Зацикленность человека на чем-либо, будь то карьера или семья, творчество или наркотики всегда опасна. Ведь тогда получается, что если отнять любимую игрушку, то и тебя самого тоже нет.
Я злилась на себя прежнюю: тяжело было думать, как часто предпочитала работу общению с близкими. Сейчас вот он, Журнал: кушай – не хочу. Только аппетит пропал и в этом смысле тоже…
Конечно, ипотека и автокредит оставались на повестке дня, да и за мамино пребывание в клинике следовало регулярно платить. Но это проблемы насущные, финансовые. Когда чувствуешь угрозу жизни, они перестают казаться такими уж важными. Продам родительский дом – избавлюсь от долгов, думала я. Главная задача – вернуться к нормальной жизни.
Я собиралась позвонить шефу, но он, будто подслушав мои мысли, сам явился в редакцию, хотя делал это нечасто. Ася с Сашей знали, что я собираюсь отпроситься до конца недели. Или дольше, если понадобится. Не отговаривали, о причинах не расспрашивали – спасибо и на том.
Теперь Ася покусывала губы, Саша хмурил брови и резче обычного говорил с корректором, внося правки на сверстанную журнальную полосу. Они то и дело озабоченно переглядывались друг с другом, искоса поглядывали на меня. Я ловила на себе их взволнованные взгляды: ребята переживали гораздо сильнее меня. Конечно, мы ведь не только друзья, но, прежде всего, коллеги: отлично сработались, и если я уйду, неизвестно, кто придет мне на смену.
Только волнения оказались напрасными. Радости учредитель не выказал, но увольняться мне не пришлось. Помогло то, что у шефа было отличное настроение: наконец-то подписана важная сделка, которая грозила сорваться. Он долго распространялся на эту тему, а когда закончил, я не стала ходить вокруг да около и напрямик высказала свою просьбу, прибавив, что если он меня не отпустит, то напишу заявление об уходе.
Учредитель скривился, словно съел что-то кислое, замахал руками и подписал неделю в счет отпуска.
– Когда у нас сдача номера? Вы успеете вернуться до этого времени? – только и спросил он.
– Видишь, не надо никуда уходить! – с облегчением говорил чуть позже Саша, когда мы все вышли на перекур. Как обычно, эти двое дымили, а я стояла
