поворот, плавно миновал затрапезный стриптиз-бар на углу и наконец скрылся из виду. Как только полицейский исчез из поля моего зрения, меня начали мучить сомнения: а был ли он вообще, или мне просто привиделся велосипед с седоком в униформе?
Но тут я почувствовал боль в ухе и понял, что до сих пор изо всех сил прижимаю к нему мобильник. Выглядел я, конечно, здорово — с мобильником в правой руке и пустой банкой от чая в левой. Руки у меня вспотели. Корпус телефона стал липким и влажным. Жестянка сделалась скользкой от моего пота, хотя мне по-прежнему было холодно. «Может, это реакция на явский чай? Может, он сразу перерабатывается в пот?» — подумал я и вдруг понял, что в участок я точно не пойду. «Не пойду я к ним. В конце концов, они узнают об этом от кого-нибудь еще», — эта мысль была на удивление приятной.
Фрэнк так и не появлялся. Я еще не придумал, что делать дальше, но твердо решил в полицию не ходить. У меня не было душевных сил на то, чтобы в деталях рассказывать полицейским о преступлении и отвечать на их вопросы. «Слишком много возни», — пробормотал я и неожиданно для себя негромко хохотнул. Если я пойду в полицию, то мне придется провести там, по меньшей мере, полсуток. Они же будут брать у меня показания и все такое. А я, между прочим, работал сопровождающим «по-черному», без соответствующего разрешения. И это, без сомнения, полицейским не понравится. Так что еще и Ёкояме может здорово попасть. Мама тоже расстроится… Мне это нужно? Я мало того что без работы останусь, так меня еще и на учет поставят в полиции. Я же знаю, как они работают. Меня, скорее всего, запишут в соучастники. «Мама ужасно расстроится…» — еще раз подумал я и вдруг вспомнил об убитой девушке номер три и дядечке «Mr. Children». И о других убитых. У них ведь, наверное, тоже была семья. Я увидел — как наяву — их трупы, припомнил во всех деталях сцену убийства.
Неожиданный моментальный флэшбэк: все, что я пережил в клубе, пронеслось у меня перед глазами, но теперь это не вызвало во мне испуга и отвращения. Я вспомнил все, вплоть до хрустящего звука, с которым сломалась шея обожженного дядечки, но вместе с этим воспоминанием мне в голову пришла мысль, что это нормально, что такой звук всегда бывает, когда человеку ломают шею. Наверное, у меня было что-то вроде паралича чувств. Потому что я хотел, но никак не мог заставить себя пожалеть этих зверски убитых людей. Во мне абсолютно не было сострадания.
С Фрэнком я провел два дня, а с его жертвами познакомился буквально только что. По крайней мере, не раньше, чем мы пришли в этот клуб. «Может быть, я в какой-то мере отождествляю себя с Фрэнком, и именно поэтому не чувствую ни малейшей симпатии к убитым им людям?» — подумал я. Эта мысль мне не понравилась. Какой-то слишком простой и однобокий подход. Фрэнк мне неприятен. Мне совершенно нет до него дела. Если его посадят в тюрьму или убьют, я вряд ли буду об этом печалиться. Но мое отношение к Фрэнку никак не влияет на мое отношение к его жертвам. Они и до смерти были какими-то неживыми. Словно роботы или огромные куклы.
Например, девушка номер два сказала, что пришла в этот клуб, потому что ей было одиноко. Она не знала, чем заглушить это одиночество, и не нашла ничего лучше, кроме как прийти в клуб знакомств, чтобы потрепаться с кем-нибудь.
В случае с девушкой номер три — похожая история. Распевать в полном одиночестве песни Амуро Намие! Все это только от того, что люди сами не знают, чего они хотят.
Когда дядечка «Mr. Children» склочничал с девушкой номер пять, он особо не выбирал выражений: «По тебе же сразу видно, — орал он, — что ты в сексе по телефону работаешь. Я вас всех как облупленных знаю». И что она ему на это сказала? «Конечно-конечно, по мне сразу видно». — И улыбнулась, окончательно втоптав этим в грязь свое человеческое достоинство.
А хозяин заведения? Типичный обитатель Кабуки-тё — мужчина с абсолютно атрофированным чувством ревности, да и вообще поразительно бесчувственный. Он с легкостью мог простить и своей подруге, и подругам своих друзей даже самую обидную измену — измену с незнакомцем.
Официант с пирсингом, как ни посмотри, был просто одним из многочисленной породы молодых людей, косящих под музыкантов.
Такие, как он, чаще всего ни черта не смыслят в музыке и не особо стремятся к расширению своего музыкального кругозора. Они просто продолжают по инерции заниматься чем-то, к чему их подталкивает ближайшее окружение, будь то друзья или семейный круг.
Все эти люди из клуба знакомств жили не своей волей, а по чьей-то указке. Словно они были созданы для того, чтобы своим существованием иллюстрировать всякие социальные стереотипы. Мне было неприятно находиться среди этих людей, они наводили меня на мысль о том, что внутри у них не кровь и плоть, как у живых существ, а опилки и куски поролона, которыми раньше набивали мягкие игрушки. И даже когда я стал свидетелем их смерти — увидел, как медленно и вязко течет из раны кровь, услышал треск ломаемой кости, — это выглядело как-то нереально и не очень-то меня убедило. Я же помню, что единственное, о чем я подумал при виде истекающей кровью девушки номер пять, это то, что ее кровь больше всего похожа на соус для сашими.
Все они были всего лишь имитацией людей. Я уверен, что Маки — девушка номер один — за так ни разу и не задумалась, чего она хочет в этой жизни, не попыталась найти свой собственный стиль. Ей казалось, что достаточно окружить себя эксклюзивными вещами, и она тут же станет эксклюзивной личностью. Для Маки эксклюзивными вещами были упаковка тофу за пятьсот йен, пять ломтиков сашими за две тысячи йен, платье от Джунко Симады, гостиница «Хилтон» и международные перелеты первым классом. Она свято верила в то, что люди, достигшие всего этого, — уже полубоги, и самым ее заветным желанием было очутиться в обществе обладателей всех эти сокровищ, стать такой, как они.
Но дело-то в том, что я сам был ничем не лучше всех этих убогих придурков. Совершенно такой же, как они. Именно поэтому я и видел их насквозь, понимал каждое движение их поролоновых душ, и от этого мне становилось еще гаже.
Наискосок от полицейского участка, прямо на входе в стриптиз-клуб, топтался молодой зазывала в серебристом костюме и с красной бабочкой на шее. Ему было холодно, он то и дело потирал руки одна о другую. Впрочем, это не мешало ему кидаться к редким прохожим, обрушивая на них целый ворох соблазнительных предложений.
Полукруглую арку над входом в стриптиз-бар освещала изогнутая неоновая лампа. Ее отсвет падал на лицо зазывалы, окрашивая его то в оранжевый, то в сиреневый цвет. Но вот — пауза, никого прохожих нет. Зазывала широко зевнул. Потом еще раз и еще. Вот к нему подошел невесть откуда взявшийся уличный пес, и зазывала погладил его по голове.
И я, по большому счету, ничем от этого зазывалы в серебристом костюме не отличаюсь — я тоже кручусь между всеми этими публичными домами, стриптиз-барами и лав-отелями. Потому что моя работа, которой я ни в коем случае не горжусь, заключается в том, чтобы водить сюда иностранцев. Но за два года этого занятия я понял одну вещь: манера общения — вот что делает человека приятным или отвратительным. Если собеседник кажется тебе полным уродом, то это потому, что у него уродский стиль общения. И если ты не веришь, что с кем-то можно нормально общаться, то скажешь про него: «Этому парню нельзя верить».
В клубе знакомств стилем общения была ложь. Само собой разумеется, что в увеселительном заведении никто и не ожидает от тебя особой правдивости или дискуссий на философские темы. Я не об этом. Например, девушки из китайского клуба ради солидных чаевых могут вам наплести что угодно. Но почти все заработанные таким образом деньги они отправляют в Китай, обеспечивая своей семье минимум для существования. И проститутки из Латинской Америки, продавая свое тело, тоже зарабатывают деньги не для себя, а для своей семьи. Скажем, для того, чтобы их муж мог наконец купить телевизор. В определенном смысле эти женщины не врут. В них нет ни капли лжи. Они знают, что делают, и не тратят сил на бесплодные размышления. Сетовать на одиночество — это не их стиль.
Хотя в клубе знакомств и не в ходу явный разврат, я бы никому не посоветовал водить туда своих детей. Ведь дело не в разврате, а в том, что все люди в этом заведении по самые уши погрязли во лжи. Им нечего было делать в этом клубе, и им нечего было делать в этой жизни. Сетуя на свое одиночество, они просто-напросто убивали время. Все до одного, включая хозяина и официанта.
Именно эти люди стали жертвами Фрэнка, и я не видел никакого смысла идти ради них в полицию и подвергаться многочасовым допросам. И тем не менее, я снова начал двигаться по направлению к полицейскому участку. «Делать нечего, — думал я. — Я просто не могу не пойти в полицию». Можно было, конечно, побродить по лав-отелям и поискать Фрэнка, но я понимал, что шансы его найти стремятся к нулю.
