– Мешки с гипсом! – воскликнули оба в один голос.
И кинулись в кладовую. Мюррей разорвал пару мешков и высыпал их содержимое на пол. Он испытывал сейчас что-то похожее на эйфорию. Пожалуй, несмотря ни на что, им удастся выйти отсюда живыми. Конан Дойл, который за свою жизнь выбирался из тысячи переделок, в этом не сомневался.
– Знаешь, Артур, а я уж было решил, что ты погиб! – воскликнул миллионер почти весело, помогая писателю с головой накрыться мешком, так что тот стал похож на средневекового монаха.
– Если честно, я плохо помню, что там со мной приключилось, – ответил Конан Дойл и прижал искалеченную руку к груди, чтобы Мюррею было удобнее укутывать его мешком. – Кажется, пол вдруг стал проваливаться, я за что-то ухватился, но потом вроде бы ударился головой и потерял сознание. Очнулся от твоих криков. Хотел отозваться, но тут раздался голос невидимки, и я понял, что он считает меня погибшим. Ладно, раз так, лучше до поры до времени не выводить его из заблуждения. А пока я соображал, как помочь тебе… – Конан Дойл очень серьезно посмотрел на миллионера, – судя по всему, я прочитал твои мысли.
– Мои мысли?
– Да, я услышал их так отчетливо, будто ты шептал мне на ухо: “Если бы ты сумел добраться до мешков с гипсом…” Вот почему я туда и двинулся.
Мюррей с удивлением воззрился на него, но ничего не сказал. Теперь он натягивал второй мешок на себя самого и воспользовался этим, чтобы отвести взгляд от товарища.
– Скажи, ты и вправду об этом думал? – спросил писатель.
– Да, я думал именно об этом, – признался Мюррей и после секундного колебания добавил: – И кажется, со мной произошло нечто в том же роде. Кажется… я тоже услышал тебя.
Конан Дойл быстро спросил:
– Что ты услышал?
– Ну, понимаешь, я…
– Ради бога, Гиллиам, что именно ты услышал?
– “Рейхенбах”. Я услышал слово “Рейхенбах”, – ответил тот наконец. Ему было немного стыдно, что вместо чего-то действительно важного, он уловил только это иностранное слово.
Конан Дойл расхохотался:
– Господи, значит, получилось! Получилось! Именно об этом я и думал, Гиллиам. Думал, что я не рухнул в провал и спасся в точности так, как, по- твоему, мне следует спасти Холмса, который якобы упал в Рейхенбахский водопад. И ты услышал меня! Боже милостивый! Знаешь, что это значит? Между нами установилась настоящая телепатическая связь!
Мюррей вздохнул и поправил мешок, который писатель от волнения стряхнул с головы. Когда Гиллиам счел, что оба они насколько возможно приготовились к прорыву, хотя толку от такой подготовки было маловато, он похлопал товарища по плечу:
– Артур, однажды я хотел биться с тобой об заклад, что ты никогда не заставишь меня поверить в то, во что я тогда не верил. Так вот, обещаю больше не спорить с тобой до конца своих дней.
– Ладно, Гиллиам, как раз сейчас не лишним было бы поспорить в последний раз… – Конан Дойл улыбнулся. – Давай-ка, а? Ты веришь, что мы выберемся живыми из этого ада?
XXII
Я пойду их искать! – заявил Уэллс решительно.
Он оторвал от себя руку Джейн и сделал пару шагов к главному входу, хотя через огромные окна было видно, что внутри все уже охвачено пламенем.
– Ну, пожалуйста, Берти… – взмолилась Джейн. – Чем ты сможешь им помочь? Артур и Монти – сильные мужчины…
– Не знаю чем! Как не знаю и того, что происходит там внутри. Может, невидимка уже расправился с ними, а теперь нацелился на нас… – сказал Уэллс, оглядываясь по сторонам, при этом на лице его читались и раскаяние и страх. – Надо было делать, как велел Конан Дойл! Уехали бы пятнадцать минут назад, успели бы уже добраться до деревни и отправить сюда помощь! А сейчас, судя по всему, для помощи слишком поздно. И виноват во всем я.
– Ты не можешь винить себя за то, что выслушал последнюю просьбу умирающего, Берти, – прошептала Джейн, скользнув взглядом по лежащему на земле телу кучера. – Ты же не виноват, что…
– Но его вина – это и моя вина, разве не так? – перебил ее Уэллс, кивнув в сторону старика, и тотчас, к ужасу жены, засмеялся истерическим, почти безумным смехом. – Конечно, моя!
Он широкими шагами приблизился к Баскервилю, опустился рядом с ним на колени, и терзавшая его почти детская обида уступила место искренней жалости. Глубоко запавшие глаза кучера были закрыты, голова покоилась на пальто Уэллса, лицо стало пепельно-серым, нос заострился и торчал вверх, как нос тонущего корабля. Уэллс приподнял плед, которым укрыли раненого, – по ткани расползлось большое темное пятно, – и, бросив быстрый взгляд на тело несчастного, поскорее снова опустил плед.
