ты бездарность, а тебе жаль, что дети гении. Вы отражение друг друга, оба равняете своих пацанов с другими. Если ты всерьез захочешь вернуть себе талантливых — навсегда талантливых, в отличие от тебя, — пацанов, да будет так. Но если ты захочешь чего-то другого, детям, поверь, со мной будет спокойнее. Поворачивай зеркало, пора! — крикнул Иван и метко швырнул зажигалку в окно, синими перьями взметнулось пламя. — Никак, понимаешь, не согреюсь!
— А если я уйду вместе с антиквариатом? — спросил Романов, отступил к двери и толкнул ее плечом. Он с тревогой оглядел двор, но пацанов видно не было.
— Значит ты трус, Романов, трус на паучьих лапках, напивающийся в Селищах от гнетущего чувства бездарности. Из черной зависти к своим пацанам ты не готов отпустить их? Из-за желания властвовать хоть над кем-то? — презрительно усмехнулся Иван. — Боишься проверить, на что ты годен и чего стоишь.
— Это не так. Я прочитал заявление, и видел Варино желание о потомках. Саша погибла по-настоящему, — твердо сказал Романов.
— Прочитал, а выводы произвести не смог, — Иван теперь стоял прямо перед ним, от напряжения он покачивался, на лице плавали отсветы пламени из окна. — Потомки — это ты верно прочел. Варино желание было страшное, голодное, имеющее свою цену. Я взял одну только Сашу, и с ней случилось то, что случилось. Но пацанов это не коснулось, цена огромна, но не бесконечна. Иногда желаемое стоит жизни, своей или чужой, — Иван смотрел на него в упор. — Ну что, жертва филологии, успокоился? Поворачивай зеркало.
Романов сполз на пол, ноги совсем перестали слушаться его. Он держался за зеркало, как будто тонул, проваливался через пол.
— Саше судьбу, значит, сами подбирали? — спросил он снизу.
— Сам. Должность такая. Нечуткая, — Иван подошел и взялся за раму с оленями.
Не зная, что сделает в следующую секунду, Романов поднялся, посмотрел в зеркало перед собой и его отражение медленно проявилось в нем. Оно заполнило мерцающую темную поверхность целиком, и в его глубине, отражаясь под странным углом, почему-то возник Макс. Романов обернулся, лицо Макса запеклось в кровавую маску, в ней поблескивали мелкие осколки стекла, очки треснули и висели на одной дужке, в руке Макс держал пистолет. Тот самый, что дала Романову Александрия Петровна, наверное он выронил его во время драки в вагоне.
— Отойди от прибора, Митя, — сказал Макс негромко и снял очки каким-то беспомощным движением. — Торопился на ваше заседание, беру пост председательствующего в свои руки, похоже, прения теплой компании рискуют перейти в горячие споры. Отойди от зеркала, а то сработает случайно, и амба всей моей многолетней работе. Ты меня неплохо отделал, но убивать, конечно, пока не умеешь. А я, как ты знаешь, ничего не забываю.
Романов похолодел, кукольный домик вновь превратился в сцену, она медленно тронулась вбок, делая оборот, зал оказался за спиной.
— К нам вернулся невинно недоубиенный Максим, — проговорил Иван, лицо его как будто смазалось, молниеносно отражая гнев, разочарование и досаду, а затем немигающий взор уставился на Романова. — Дмитрий Сергеевич, тебе ничего доверить нельзя, аркебузу дай, все равно пальцем в небо попадешь. Зеркало береги, Димма, — понизил голос он, — а то наш очкарик моноколь потерял, сейчас сослепу палить начнет, антиквариат может повредить.
Макс проковылял на середину комнаты, не опуская пистолета.
— Кто это мы сегодня? Не узнаю вас в гриме, — сказал Макс пошатываясь и встал так, чтобы целиться сразу в обоих.
— Это Мироедов, — сквозь зубы сказал Романов, говорить с Максом было бессмысленно, тот не умел проигрывать и отступать, в Максовой голове сейчас открыто руководство к действию, пункт за пунктом он станет выполнять написанное в нем.
— Без разницы каким костюмом мы любуемся, — Макс кивнул на фотокарточку на стене. — Внутри него по-прежнему беглый крепостной, — Макс ткнул пальцем в бородача, — скитавшийся с подзаборными театрами, потом вернувшийся к мамаше, и сдавший песчаный карьер купцам Кружевниковым. Видишь, Митяй, старушку недовольную — она от чужих сберегала месторождение. Промышляла чудодейственным песочком, вот ее и прозвали колдуньей.
За окном взметнулось пламя, лизнуло закопченные стекла и поползло вверх.
— Припекает, а температуру за одно место, как известно, не удержишь, — продолжал Макс, протирая рукавом глаза. — В награду купцы выправили ему бумаги, сделали смотрителем железнодорожной станции, домик построили — сторожку. И что-то там с зеркалом у него переклинило, небось чрезмерно любовался своей актерской личностью. С тех пор со всех, кого встречал, он мог снимать живую копию, становиться двойником. И, кстати, заделался долгожителем. Перед нами, Митяй, непонятная науке сила, возраст двести с гаком, характер мерзкий, мизантроп. Он же собака, сидящая на сене, и не дающая покушать прытким пони вроде нас с тобой.
Романов устало следил за пистолетом в руке Макса, и неожиданно ощутил нечто близкое к озарению — все сказанное сейчас Максом почему-то было связано с разгадкой, лежавшей на краю его, романовского, сознания, отмычкой к многоликому Ивану.
— Ступайте, коняшки, отсюда, скоро вам счастье привалит, да так, что морды от овса лопнут, — Иван смотрел на Макса исподлобья. Затем он бросил косой взгляд на Романова и холодным отцовским голосом произнес. — Поворачивай стекло, Димма, сейчас от нас не останется живого места за этими разговорами. Я выдам всем по запросу, и дружку твоему тоже, пусть подавится.
— Сомнительный исход, — спокойно сказал Макс и пошел на Романова. — Я не снимаю с себя полномочий председательствующего, Митяй, думай. Слушай сейчас меня. Смотри в глаза. Мы здесь все поменяем, в первую очередь, людей. Ясно как день — они здесь такие, потому что он их своими руками
