заснуть, а трезво обдумывать ситуацию, в которую попала я и население замка в целом.
Ситуация имела диалектическую структуру. То бишь, с одной стороны, вообще кошмар, а с другой — ничего, выживем, солнцу улыбнемся. Это как война — просто надо воевать, враг пришел, свершилось, теперь куй победу, иди до конца. Я смогу. У меня до этого конца целая бесконечность.
Глава третья
СТОЛИЧНЫЕ ШТУЧКИ С ЮРИДИЧЕСКИМ УКЛОНОМ
Понятное дело, смерть великого поэта повергла короля Старой Литании в глубочайшую скорбь. Тем паче такая внезапная и загадочная. Король только-только намыливался заказать Альбино парочку венков сонетов к юбилею своей коронации, а тут на тебе — венки полагаются уже самому мастеру слова.
Тяжелая весть, будучи тайной, немедля разлетелась по стране и благополучно просочилась за рубежи вместе со спешными шпионскими докладами и обычной диппочтой. К утру четвертого дня с момента смерти Альбино я, лежа в своей парадной спальне, принимала почту — примерно два здоровенных мешка писем с выражением соболезнований по поводу и тэдэ. Были и другие письма — я их немедля рвала и сплавляла в камин, в этом мне помогала верная Полетта, ставшая просто незаменимой (Сюзанне я велела уделять больше внимания Оливии и в целом присматривать за замком). Но о письмах. В них говорилось, что я ведьма, тварь, прикончившая своим колдовством гения, что я никогда его не любила (это правда), что поклонницы его имени и творчества проклинают меня самыми черными проклятьями. Не то чтобы эти письма меня эмоционально задевали. Просто они могли оказаться уликой для Святой Юстиции. Впрочем, там наверняка уже столы ломятся от доносов на герцогиню Люцию Монтессори. В некоторых письмах содержались засушенные экскременты — этакий намек на то, кто я и где мне место. Такие письма Полетта совала в ведро для угля.
— Ваша светлость…
— Да, милая.
— Уже время к полднику, а мы и половины первого мешка не разобрали. Ужас как много этих писем!
— Ну, покойный был великим поэтом, его стихи многие любили и любят. Ценят.
— А вы? — требовательно взглянула на меня Полетта. — Вы любили?
— Стихи?
— Герцога.
— Полетта, это уже не имеет значения. Свой долг я исполняла как нужно. А стихи у него прекрасные. Можно сказать, непревзойденные никем.
— А мне его стихи не нравились, — вдруг отрезала Полетта.
— Почему?
— Он в них лгал. В каждой строчке. Если человек не живет так, как он пишет, стоит ли доверять тому, что он написал?
— О-о-о, это непростой вопрос о творчестве и творце! Полетта, я рада такому вопросу, но не готова к нему. Когда башка замотана бинтами, не очень- то удобно рассуждать об отвлеченных материях. Давай просто прервемся на чай с печеньями, наверняка на кухне можно что-нибудь нарыть.
— Нарыть?! Ваша светлость, вы иногда изъясняетесь прямо как барышня Оливия.
— Ну, я же ее мачеха.
— Вы ее любите?
— Сама как думаешь?
— Думаю, что вы ей не мачеха, а лучшая подруга, какая только может быть! И я знаю, что это вы исцелили ее, а вовсе не этот… с лапами… Священный Жук.
— Полетта, ты с этим не очень. За такое бывают доносы.
— А я все равно… Потому что я вам верю. В вас верю.
— Полетта… Ну вот, а реветь-то зачем…
— Все, я уже не ревлю, то есть не реву, я пойду за чаем и медовыми коврижками. Их уже должны испечь.
— А-ах! А мы тут! А они там!!! Коврижки! Без нас!!! Беги скорей и без полного подноса не возвращайся! И сыру возьми, самого острого и соленого! И чай нам сделай покрепче!
Полетта умчалась, я соскользнула с кровати гибкой змеей (я здорова, я чудо Всего Сущего, помните?), подхватила первый мешок с письмами и сунула его в камин. Огонь немедля зачах, но я струйкой плазмы из левого глаза испепелила пустые бумажки вмиг. Следом отправился и второй мешок (камины в замке просто огромные), и его постигла та же участь. Хватит марать руки об эту ерунду! Кстати, их надо как следует продезинфицировать…
Только вот одно письмо не сгорело. Оно, словно почтовый голубь, нежно порхнуло к моим ногам.
