никто не отменял. Скажите спасибо, что у вас в замке параллельные прямые прямо в спальнях или в уборных не пересекаются. А чтобы бочка не пропадала впустую, вот вам набор из двадцати боевых дротиков, расчертите днище и обучайтесь меткости, глазомеру и ловкости рук. Еще мессер Софус растолковал нам кое-что простенькое насчет индивидуальных гравитационных полей, силовых линий, световых волн, и игра у нас пошла полным ходом!
— Мой черед метать, — заявила Оливия и принялась покачивать вперед-назад рукой с дротиком. Я смотрела на это дело толерантно. Я шла впереди Оливии на восемь очков, так что можно было дать ей насладиться вкусом минутной победы.
Оливия метнула. Дротик полетел со свистом и вонзился в днище на отметке «пять». В воздухе буйно запахло кишечными газами — бочка оценила меткость моей падчерицы, вот оно метаморфическое сознание, ничего святого нет!
— Гадство, — пробормотала Оливия. — Давай, Люция.
Я честно не стремилась обойти Оливию. Себе дороже. С тех пор как она стала сажать в оранжерее хищные травы и цветы-убийцы, а в одной из пустующих галерей замка оборудовала террариум, мне совершенно не улыбалась перспектива обнаружить в постели гремучую змею. Или кактус- самострел.
Поэтому я прицелилась и пустила дротик, отлично зная, что Оливия повлияет на него своим гравитационным полем и он воткнется в тройку. Ну и пусть. В этой игре мне была важна Оливия, а не победа.
Дротик воткнулся в тройку. С потолка мне на макушку упала довольно увесистая неприятная жаба. Оливия ядовито захихикала.
— На, — голосом, полным фальшивого отчаяния, молвила я и вручила ей жабу. — Подселишь в свой террариум.
Пока же жабу посадили в горшок с фикусом. Этот фикус был вообще многострадальный. Чего только в него не выливали и не выкидывали, а он все так же мирно краснел и буйно колосился. Правда, иногда плакал тоненьким голоском. Мне временами казалось, что он все-таки не из нашей реальности, хотя я абсолютно ничего не понимаю в фикусах, не мне судить. Может, у них, у фикусов, так полагается жить.
И тут наша игра была непотребнейшим образом нарушена.
Двери распахнулись, и на пороге комнаты объявился великий мастер кисти и резца Брунгильдус Рафачелли. Он стоял в своем алом берете с пышным плюмажем, в черном плаще с алым же подбоем и олицетворял собой глубочайшее возмущение.
— Дражайшая донна! — возопил он, обращаясь ко мне. — Я прибыл сюда, чтобы увековечить в красках лик вашей прелестной падчерицы. Сегодня должен быть сеанс. Я уже развел краски, и тут является этот наглый Петруччо, который, кстати, ворует у меня прекрасные колумбанские сигариллы, но это детали… Так вот, он заявляет, что сеанса не будет!
— Он лжет, маэстро, — наисмиреннейшим голосом молвила я. — Мы немедленно идем в вашу студию. Оливия, искусство не может ждать. Дротики в чехлы, протри лысину влажной салфеткой — и вперед, навстречу своему бессмертию!
Взгляд, коим одарила меня моя падчерица, не поддается никакому описанию. Боюсь, где-то далеко-далеко взорвалась еще одна галактика, такая мощная негативная энергия была аккумулирована в этом взгляде. И даже у меня ухо зачесалось.
Студией маэстро Рафачелли была самая светлая комната на втором этаже замка. Маэстро хотел (и справедливо) создать шедевр — и деньги достойные, и слава среди современников и потомков. Все пригодится. Именно поэтому в студии, помимо мольбертов, этюдников, мастихинов, ящиков с красками, имелись старинные резные кресла из черного дерева, задрапированные разными дорогущими тканями, серебряные блюда и кувшины, обвитые шелковыми цветами, и прочий антураж, в коем моя падчерица должна была блистать, как алмаз в бархатном футляре.
Да, но сигариллы?! Неужели этот прыщавый хрип-хипарь Петруччо тоже их таскает? Надо его зажать в каком-нибудь особо темном углу и доходчиво объяснить, что позволяемое хозяйке замка не позволено какому-то хрип-хипарю и полному балбесу. А то как-то совсем некрасиво получается.
— Я не одета для сеанса, — в последний раз решила отлынить Оливия, но я развернула ее от выхода железной рукой:
— Твое платье во-он там.
«Во-он там» стояла старинная ширма красного дерева, и Оливия прекрасно знала, что за нею находится. Парадное платье дочери герцога Альбино Монтессори — это были не просто слова. Надеть его Оливия могла только с посторонней помощью — моей, подобно рыцарю, которого оруженосец облачает в парадные доспехи.
Маэстро радостно кинулся растирать краски и создавать антураж, а мы зашли за ширму. Я принялась раздевать Оливию.
— Я тебе этого никогда не прощу, — пообещала Оливия.
— Конечно.
— Я отомщу. Страшно отомщу.
— Не сомневаюсь.
— Не трогай панталоны! Они все равно не видны под нижними юбками!
— Судя по своеобразному аромату, ты носишь эти панталоны уже… неделю?
— Всего-то три дня! Четыре. Ну хорошо, да, неделю.
— Оливия, что милая Сюзанна говорила нам о повседневной гигиене юной девушки?
— Ты крыса. Мерзкая, кривоносая, старая крыса, которую запекли в сухарях!
