«Власти белых» и неонацисты носили красные или белые шнурки. Шарпы[33] носили синие или зеленые.
Я ухмыляюсь:
— Даже трудно себе представить, что твой отец встречался с шарпами.
Скинхеды против расовых предрассудков — самые большие предатели среди расистов. Они нападают на тех из нас, кто сражается за избавление от низших рас. Они думают, что они, б***, Бэтмены, каждый из них.
— Я не говорю, что это была… дружеская встреча, — отвечает Брит. — Но он и правда иногда с ними встречался. Разное приходилось делать, даже самое невероятное, потому что он видел общую картину. — Она смотрит на меня. — Помнишь дядю Ричарда?
Я с ним не знаком, а Брит его знала. Ричард Батлер возглавлял Арийские нации. Он умер, когда ей было лет семнадцать.
— Дядя Ричард дружил с Луи Фарраханом.
Лидером Исламской нации? Для меня это новость.
— Но… он же…
— Черный? Да. Но он ненавидит евреев и федеральное правительство не меньше, чем мы. Папа всегда говорит: враг моего врага — мой друг. — Брит пожимает плечами. — Об этом не говорилось вслух, но все понимали: после того, как мы вместе победим систему, мы начнем воевать друг с другом.
И мы бы победили, в этом я не сомневаюсь.
Она внимательно смотрит на меня.
— Чего мы
— Детка, ты же знаешь, мы не забудем его.
— Не мы, — говорит Брит, и ее голос неожиданно становится твердым. —
Я смотрю на нее. Я знаю, что она хочет этим сказать: ведение блога в интернете, конечно, может подточить фундамент, но куда более драматично — и быстрее! — взорвать само здание.
В какой-то степени я опоздал со вступлением в движение скинхедов, расцвет которого закончился за десять лет до моего рождения. Я представлял себе мир, в котором люди, завидев меня, бросались бы наутек. Я думал о том, что последние два года мы с Фрэнсисом пытались убедить наши команды, что анонимность коварнее, чем неприкрытые угрозы, и внушает еще больше ужаса.
— Твой отец не согласится с этим, — говорю я.
Брит наклоняется и целует меня. Нежно. И отстраняется. А меня охватывает желание продолжить. Боже, как я скучал по этому! Как я скучал по
— То, чего мой отец не знает, не может ему навредить, — отвечает она.
Рэйн ужасно обрадовался, когда я ему позвонил. В последний раз мы встречались два года назад, и на мою свадьбу он приехать не смог, потому что его жена тогда как раз родила второго. Когда я говорю, что буду в Братлборо до вечера, он приглашает меня на обед к себе домой. Он переехал, поэтому я записываю адрес на салфетке.
Сначала я думаю, что ошибся адресом. Это маленькое ранчо в конце улицы с почтовым ящиком в форме кошки. На лужайке перед домом стоит ярко- красная пластиковая горка, у парадной двери валяется самодельный деревянный грузовик. На крыльце коврик, на котором написано: «ПРИВЕТ! МЫ — СЕМЬЯ ТЕСКО!»
Мое лицо медленно расплывается в улыбке. Умный черт! Он поднял искусство скрываться на открытом месте на новый уровень. Кому придет в голову, что живущий по соседству папочка, который моет крыльцо с мылом и выпускает своего ребенка покататься перед домом на трехколесном велосипедике, на самом деле белый расист?
Только я заношу руку, чтобы постучать, Рэйн открывает дверь. Он держит пухлого малыша на руках, а из-за его ног, как из-за колонн, выглядывает застенчивая маленькая девочка в платьице с пышной юбочкой и с короной принцессы. Он улыбается и протягивает руку, чтобы меня обнять. Я невольно замечаю блестящий розовый лак у него на ногтях.
— Братан, — говорю я, косясь на его пальцы, — да ты у нас теперь модный парень!
— Это ты еще не видел, как я пью чай. Заходи. Черт, как же я рад тебя видеть!
Я вхожу в прихожую, и маленькая девочка прячется за ноги Рэйна.
— Мира, — говорит он, присев на корточки, — это Терк, папин друг.
Она засовывает большой палец в рот и смотрит на меня, словно оценивает.
— Она с чужими не очень, — поясняет Рэйн. Он поправляет второго ребенка у себя на руках. — А этот верзила — Исаак.
Я прохожу за ним в дом, мимо игрушек, разбросанных по полу, как конфетти, и оказываюсь в гостиной. Рэйн приносит мне холодненького пива, но сам не пьет.
— Мне одному пить?
