будто бы кого искала И все не объясняла толком Кого Пока в сенях вдруг не наткнулась На дитя Тут же сразу обернулась Смертью Его — И правильно По мичуринской дороге Ехал парень одноногий У него одна нога Да и та из творога Что за парень? – посмотреть Любо! – молодая Смерть Прямо загляделась на него Дитя при солнечной погоде С девчатами на карогоде Поет, смеется: Трали-вали! А глядь, девчата и пропали Успел лишь только посмотреть Осмотреться Одна из них осталась – Смерть Его Стоит УлыбаетсяДитя и смерть
(восьмой сборник)
Сразу же замечаются на пределе этого постоянные и даже, в какой-то мере, по первому взгляду, утомительные для любителей поэзии, повторяющиеся однообразные рифмы: смерть – смотреть, хотеть, иметь; и дитя – хотя, летя, вертя. При вообще-то небольшом пространстве информационной мобильности в стихе, съедаемом рифмами и насильственностью размера, трата его на однообразные рефрены кажутся невозможной роскошью, или простой тупостью и неумелостью, держащейся за однажды более-менее удачно найденный прием. Можно, кстати, припомнить и другие мои опусы с подобными же назойливостями, постоянно разбросанные по разным стихам рифмы: Россия – синее, силы; Русь – рысь; Германия – мания; Англия – ангелы. Очевидно, можно обнаружить и другие (даже наверняка). Однако же, имея привычку не к отысканию и нахождению обыденного и привычного и при ненахождении раздражаться инвективами и впадать в искреннее отчаяние, но пытливостью обнаружения причин подобного, особенно при его настойчивом проявлении в зоне, чреватой если не онтологическими истинностями, то способностью сотворять и утверждать квазионтологизмы, можно представить, что за этими рифмами стоят некие внутренние глубокие мотивы и закономерности, которые мгновенно и проявляются, когда минуя поверхностные, даже глубоко и истинно поэтические, слои, касаются их обнаженного дышащего влажно- поблескивающего, лишенного грубой кожи казуальных обстояний, тела.
Дитя который Новый год На этом свете празднует И в голову, порою, разные Приходят мысли в свой черед Приходят странные волнующие — И близящейся, неминующей Смерти Мысли Приходят в виде самой Смерти уже Дитя обритое под ноль Сидит в какой-то бане местной Послевоенной Завшивевшее и одно Какое-то полууместное Здесь Что делать с ним? – совсем стравить До смерти? – а вот тут и Смерть Сама Подходит Среди завалов и сугробов В невидном домике живет Дитя и с ним огромный кот Неразговорчивый, и оба Ждут, к кому первому придет Смерть расторопная – она Приходит, но на них одна Общая Дитя само себе не радо Ну, прямо – чистый мазохист Себя на раскаленный лист Металлический Сажает, иль какому гаду Грудь подставляет под укус — Дитя, я прямо волокусь От тебя! — Взволнованным голосом шепчет Смерть Кто это женщина такая Спокойная и молодая? — Все шепчутся между собой — В мантилье темно- голубой В саду дитятю обнимает? Присмотримся! ааа, понимаем — Это его Смерть Дитя, само еще дитя, А родило себе дитя Чтоб заместителя иметь Когда за ним приходит Смерть Чтоб было ей не рассмотреть Хотя, конечно, уж как-нибудь рассмотрит Ужас обычного дитя Когда несут топить котят Родившихся лишь – в унитаз Оно плетется посмотреть Но в ужасе расширив глаз Бросается наружу – Смерть Свою Оно Там Увидело Из несознательной свиньи Свиное сало вырезают Она орет, дитя над ней Стоит, спокойно размышляет Что это не свинья орет Но Смерть его – она придет Завтра За ним Дитя играет в дядю Ленина Бородкой острой обрастает И бреет лысину – не лень ему! Не лень! а тут и дядя Сталин Что прямо любо посмотреть На них троих – а тут и Смерть Четвертая Дитя с дитятей под венец Идут обряженные чинно Благословляет их отец И мать, и местный благочинный И все остальные Так что ж осталось поиметь? Ах, да – но вот приходит Смерть И тоже
