даже со злости в дальний монастырь послать. Ну, где эти калеки послевоенные, уроды всякие. Из них там электричество выколачивают. Мне говорили: Мария, не отдавай. Бить его будут, аж светиться станет. Я и не отдала. Еще племянник был. Они друг друга не любили. Как тот постарше стал, так прямо, бывало, стулья хватят и давай махать. Уж, слава Богу, обоих нет. Хоть отдохну. Тихо. Спокойно. Вот я и одна. – Голос ее не дрожал. – Сначала сестра приезжала. Другая, не та, что Николаева мать. Та померла. Та младшая была. А эта старшая. Приезжала повидать да отдохнуть. Здесь ведь как аккуратно все, сам видишь. Она с-под Новгорода. Да ведь тоже, дела, скотина. Надолго не оставишь. На кого бросишь-то? Она меня лет на пять старше или поболе, уж не знаю. А похожи мы с ней были! Ой как похожи! Бывало, стоим по молодости летом повечеру на крыльце – тепло, запахи. Парни идут и кричат: «Двух за одну берем!» Шутят. А и то, что у нее случится, так я прямо сама чувствую – или в боку заколет, или сердце сожмется. Да. Вот разъехались, а я все про нее знаю, чувствую. Потом письмо приходит, сын у нее помер. А я заранее чувствую. – И опять вздохнула. – У нее все сыновья померли. Непутевые. Один другого по пьяни зарезал и сам в пруд бросился. Во какие! И мой Николай такой же, прости Господи. В один гнилой корень пошли, прости Господи.
– А как здесь раньше было? – уводил я разговор в сторону.
– Раньше? Да бандиты кругом. Эстонцы ведь – они все бандиты. Злые. Ты не верь им. Притворяются. А чего им делать остается-то. Их ведь чуть чего – и в расход. Тогда это просто было. Берут десятками и запросто в расход. А так-то – ничего. Помогали нам. У нас ничего не было. Ничего тут не знаем. Но вообще-то они против советской власти. И чего против? Их освободили, кормили. А им, видишь ли, бандитствовать легче. Ой, сколько здесь наших поубивало! Туда, к озеру, полевее, самое их бандитское змеиное гнездо и было. Столько наших уложили. Ну ничего, их всех здесь и порешили. А семьи посослали. И правильно. Нечего бандитствовать против наших. Чего им советская власть плохого сделала, а? Сажали, значится, за дело. Освободили их, кормим их, а им все не так. И пересажали. Нечего бандитствовать. Мне вот пенсию за мужа дали крохотную. А я ничего. Могла бы, как этот Кутехин, полковник, слыхал, отстреливался. Слыхал? И правильно! Был бы у меня пулемет, сама бы всех их, гадов советских, постреляла, как собак. Сидят там себе в Таллине. Сволочи, все деньги себе забрали, а ветеранам – паши, копайся да и сдыхай в одиночку. С крысами беседуй. – Она усмехнулась. – Что на нее сделаешь-то, на эту пенсию? Жопы жирные отрастили себе и сидят на деньгах. А простым людям – шиш. Всю жизнь корячишься, а под старость помирай нищим. Муж-то, видишь, в дурном состоянии кого-то там из ихних главных ударил. И правильно. Поубивать их всех нужно! Хотели его наказать серьезно. Даже судить. А он как раз через полгода и помер. И то я ничего, уважаю советскую власть. А им, видите ли, не подходит. Ну и сослали всех, с ребятишками и старухами. Вот здесь и живу. Да я к ним хорошо отношусь. – Мария вздохнула. Кряхтя и морщась, шурша многочисленными газетами, перевернулась на бок. Ее крупные прожилчатые груди перевешивались за газеты.
– Картошечки с яйцом покушай. – Ренат очнулся на громкий Мариин голос. – Сестры-то приедут? – выспрашивала Мария.
Сестры и привезли сюда Рената в первый раз. Подобно многочисленным московским и питерским художникам, музыкантам и литераторам, они были завсегдатаями этих мест. В послевоенную Эстонию их детьми на лето взяли с собой молодые еще тогда родители, которые были уже в самом зените своей успешности и удачливости. Художники, лауреаты, члены многочисленных советов и комиссий. Ну и, конечно, с достатком. А девочки маленькие, с тощими косичками, в каких-то нелепых сарафанчиках бегали по этим заросшим и тогда еще почти безлюдным местам. Бежали, летели, извивались и внезапно останавливались, как бы натыкались друг на друга, сливаясь в один неловкий силуэт. Весело хохотали тоненьким мушиным хохотком. Потом бросались в песок. Стягивали с себя платьица. Оставались нагишом. Прыгали и скакали по длинной песчаной косе вдоль прохладной, умиротворяющей воды. Так вот и выросли. С тех пор почти регулярно посещали Локсу. Да вот в последнее время что-то пропали.
– Крысы-то прямо как твои сестры! – Мария громко и низко гоготнула. – Знать, скоро приедут. Куда денутся? – все смеялась Мария. Ренат молчал. – Чего молчишь? Или у тебя с ними тоже это? Барахтаешься с ними? – бесстыдно вопрошала Мария. Ренат не отвечал. Тоже вот, приезжают и ходят голые, бесстыдницы. Твои сестры-то.
– Почему мои? – пожал плечами Ренат.
– А то чьи же? Вот и Марию с хутора, ну, Яна жену-покойницу, в Москву с собой зачем-то уволокли. Месяц пропадала. Блядовала там. А потом как ни в чем не бывало явилась, не запылилась. И уже ей то не то и это не это. А и вправду, чего ей здесь – муж да корова. Да свекр со свекровью. Ну, побьют ее. Ну, пойдет к кому поплачется. Что за жизнь-то, прости Господи? Мука одна. – Мария вздохнула. – А тут приехала – гордая. Он ее и прибил. Вот сестры с той поры и боятся ездить сюда, а то Ян их тоже прибьет. Да он совсем спился. Не то что прибить, подняться не может. Ты же видел его. Он как? Пьет все? Все они эстонцы такие. Она и снюхалась с каким-то солдатиком. Русским. Хотела с ним убежать. Вот и прибил ее.
– Так она от молнии. Вся черная в гробу лежала, говорят, – усомнился Ренат.
– Долго на углях-то поджарить? – скривила рот Мария. – Я же говорю, она после Москвы с солдатом шашни водила. Неподалеку, из части. Там муж покойный служил. Прости Господи, – вздохнула и привычно перекрестилась. – Уехать с ним хотела. Ян и прибил. И правильно, что от мужа на стороне гулять. – Она поджала губы и строго взглянула на Рената, словно он и был тем самым злосчастным солдатиком. – Так что сестры твои теперь сюда ни ногой. А то, бывало, прибегут – Мариечка, Мариечка! – и щекотать! Ой, щекотные! – Мария прыснула. – К корове моей тоже – охальницы! – щекотать. Но она потом хорошая, веселая. А после Марты дурная. – Ренат недовольно орудовал алюминиевой щербатой вилкой в чуть обколотой, словно обкусанной по краям той же крысой, тарелке. – Чего в тарелку смотришь? Крысы обкусали. Голодные, сволочи. Металл жрут, бляди! Все тут обкусали, сволочи. – Мария тяжело присела на лавку и надолго замолчала.
Вернулся домой Ренат поздно. Войдя, застал Марту в странном возбуждении. Она стремительно ходила по двум их небольшим комнатам и собирала
