богатств был приветливый торговец. Как только зазвонил дверной колокольчик, он бросился к ним со всех ног, готовый предложить им все, что они пожелают. У него были маленькие толстые руки с черным кантом под ногтями. Но как проворно он умел нарезать ломтики этой великолепной розовой ветчины и круги колбасы, как быстро он шмякнул на прилавок кусок масла и сыра, а также табак для Оскара, не переставая любезно разговаривать с ними. Приятно покупать в лавке такого продавца, решил Расмус.
— Видно, лето уже кончилось, — сказал продавец, подавая Оскару табак. Потом он повернулся к Расмусу и сказал кое-что еще более приятное: — Как насчет того, чтобы съесть небольшую плиточку шоколада?
Не долго думая, он взял с полки шоколад, правда, одну из самых маленьких плиток, но все же это было замечательно! Шоколадка была в обертке из красной фольги. Он держал ее толстыми пальцами, а она блестела и переливалась.
— Пожалте, кушайте на здоровье!
Расмус взял шоколадку и снова поклонился.
— Ну, теперь ноги сами пойдут, будешь маршировать не хуже солдат Карла Двенадцатого! Поглядим теперь, хватит ли у нас денег на пиво и лимонад. И вроде бы все, что нам надо.
Был уже четвертый час, и они решили поскорее идти назад, в сосновую рощицу, и спокойно поесть.
Видно, весть о новом грабеже еще не просочилась. Городок казался таким тихим и мирным, улицы дремали, залитые лучами послеполуденного солнца, когда Оскар и Расмус шагали по Огатан.[3]
— Погоди! Как только люди узнают про то, что случилось, поднимется суматоха, — сказал Оскар. — Поди, этот шляпа-ленсман еще не нашел записку. Ему мало кинуть большой булыжник в окно. Видно, нужно, чтобы бомба бабахнула на весь свет, а не то он никак не очнется.
На берегу реки расположился постоялый двор, окруженный красивым садиком, где люди в это время дня пили кофе. За маленькими круглыми белыми столиками сидело много гостей.
— Знаю, что ты голодный, — сказал Расмусу Оскар, — однако придется нам здесь сыграть, если хотим и завтра разговеться. Вижу я, тут пятиэровиков будет целая куча, нельзя проходить мимо.
Он достал гармонику, и они остановились на приличном расстоянии от тех, кто пил кофе, позвякивая ложечками, и лакомился булочками с корицей и венскими слойками. Там сидели по большей части дамы, знатные дамы в широкополых шляпах, в платьях с рюшами и кружевами. Расмус залюбовался ими. Они были такие красивые и богатые, а ему так нравились красивые и богатые дамы! Как бы ему хотелось иметь вот такую же мать! Вот бы одна из них пожелала взять его в сыновья!
Он уже понял, что надежды на это мало. Они выжидательно смотрели на него. Но они хотели услышать его пение. Его и Оскара. Скорее Оскара. Поди, ни одна из них не подумала: «Этого мальчика я хочу взять в сыновья».
Расмус вздохнул. Но вот Оскар нажал на клавиши, и Расмусу пришлось затянуть:
Расмус легко запоминал и слова, и мотив. Стоило им несколько часов походить по дворам, как он выучил наизусть все душераздирающие песни Оскара.
— Чоллихопчангчанг, фаллераланлей, — пел он, а глаза его разглядывали дам, выбирая, которую из них он хотел бы взять себе в матери. За ближайшим столиком сидела толстенькая тетя, которая, судя по всему, была здесь хозяйкой. Время от времени она отдавала приказания прислуживающим девушкам. Она мило болтала с двумя господами, сидевшими рядом за столиком. Видно, они ей очень нравились. Склонив голову набок, она смотрела им в глазки и смеялась без причины.
— Милый господин Лиф, берите еще печенья, — говорила она. — Позвольте, господин Лиандер, налить вам еще кофе.
Казалось, угождать им для нее было самое большое удовольствие на свете.
Господа, которых звали Лиф и Лиандер, были тоже очень нарядные и важные. На них обоих были белые соломенные шляпы, у обоих маленькие усики, у одного из них цветок в петлице.
— Чоллихопчангчанг фаллера, — пел Расмус, и его звонкий, высокий голос так красиво сливался с низким голосом Оскара.
И костюмы на них были нарядные, летние, узкие брюки… а ботинки у одного из них… верх из светлой кожи с кантом из черной лакированной, блестящей… Ботинки, которые…
Расмус резко оборвал песню.
На ногах у господина Лифа те самые ботинки с лакированным кантом!..
Страх, который ему пришлось пережить утром, нахлынул на него снова. Он вспомнил плач фру Хедберг и звук страшных шагов, который он слышал, лежа за диваном. Это были ноги именно в этих ботинках, которые тогда так грозно приближались к нему. Он не мог петь, глядя на эти ботинки. Оскар сердито посмотрел на него, не понимая, в чем дело, почему он замолчал. Но это не помогло, Расмус петь больше не мог. Даже если господин Лиф был ни в чем не виновен и лишь по чистой случайности надел эти страшные, ужасные ботинки грабителя, все равно Расмус петь был не в силах. Он глядел на эти ботинки, и ему до того стало худо, что он даже не чувствовал больше голода.
— Послушай, Хильдинг, завтра мы начнем удить рыбку пораньше, — сказал второй господин, сидящий с ним за столом.
Хильдинг! Господина Лифа зовут Хильдингом! Его зовут так же, как грабителя, и ботинки на нем такие же, как у грабителя.
— Да, надо побыстрее использовать оставшиеся дни.
И голос у него такой же, как у того грабителя.
— Но ведь вы останетесь здесь хотя бы до конца недели? — взволнованно спросила толстая дама.
— Конечно. Нам здесь нравится.
Но Расмус не мог этого сказать про себя. Ему здесь вовсе не нравилось. Ему казалось, что он вот-вот упадет в обморок. И, как только Оскар допел про короля из Северной Америки, он быстро схватил его за рукав и потянул отсюда.
— А что мы теперь будем делать?
Они снова лежали в песчаной ямке в сосновой роще. Окружающий мир Расмусу казался по-прежнему злым. Он отошел и спрятался за сосну, где его стошнило. Пища не хотела оставаться в желудке из-за всех этих волнений.
Оскар попыхтел трубкой, что-то обдумывая.
— Ничего не поделаешь, видно, придется мне идти к ленсману, ах-ах-ах! Сказать ему, мол, мне
Он выколотил трубку и надел рюкзак.
— Ноги упираются, не хотят идти к ленсману. А хочешь не хочешь, идти надо.
— Да, сохрани нас Господи, — сказал Расмус.
