– Ничего. Он у нас регулярно бывает, с дочкой возится. Просто неудобно ему малую в городе держать без хозяйки. И работает Хендрик много.
– Ма-а-м? – я заглянула ей в глаза. – Ты что-то не договариваешь, верно? Не надо меня щадить, говори, как есть.
Но мать стояла на своём: ничего не знаю, не лгу тебе, дочка.
Ладно, может, отчим знает?
Но он тоже не знал. Вот что-то, а отчим врать бы не стал. Обрадовался, к слову, что приехала, велел жене пирожков напечь. Моих любимых, с капустой.
Ночью мне не спалось. Марица дремала рядом, чуть посапывала, а я не сводила взгляда с окна, за которым клубилась темнота и изредка подвывала собака.
От нашей деревни до города двадцать вёрст, пока новости дойдут… Мои могут и не знать ничего: дальше околицы носа не кажут. Мать, правда, Марицу из дома забирала, а отчим – староста…
В итоге не выспалась, к завтраку сползла с печи хмурая, молчаливая. И никак из головы не шло, что обманывает матушка, не договаривает чего-то. То взгляд отведёт, то разговор на моё житьё-бытьё в Вышграде переведёт. Или это у меня воображение разыгралось? У страха глаза велики, а у бабьего – так ещё больше.
Сговорилась с соседом, чтобы отвёз в город: путь не близкий, не хотелось пешком идти или удачи на тракте искать. Заодно сплетни местные узнаю.
К счастью, подозрения мои не сбылись: Хендрик действительно в деревне бывал, ничего такого не делал, не говорил. Это уж точно: в деревне у любого забора по дюжине ушей, а у женской половины населения они и вовсе мышиный писк уловят. Чтобы былые соперницы не судачили по поводу краха моего брака да глазки мужу не строили – быть того не может!
Словом, настроение улучшилось, даже решила к Шорту вечерком заглянуть.
На пороге дома стукнула себя кулаком по лбу. Лаэрт! Я ж обещала в «Спящую сову» зайти. Ладно, сначала дом, любимый супруг, а потом друг. Заодно посидим с ним за кружечкой: я сидра, он – пива – и посмеёмся над моими страхами.
Только авторшу письма всё равно найду и волосёнки повыдёргиваю.
Отперла дверь, повесила дорожный плащ на крючок и прошла на кухню. Давненько я там не хозяйничала.
Хм, на столе лежит что-то, полотенцем накрытое. А в печи – суп. То ли в Хендрике кулинарные способности проснулись, то ли из трактира берёт.
Пошуровала ухватом, извлекла горшок, нюхнула: свежий, тёплый ещё. То есть не за деньги куплен, а тут, на моей кухне, сварен.
Достала половник, попробовала: мясной, наваристый.
А пирог на столе с печёнкой. Холодный. Ладно, сейчас оценим, что муж в моё отсутствие ест. Только что-то по зиме у него таких разносолов не водилось – одни яичницы, дубовые покупные пирожки. Днём и вечером столовался вовсе у Шорта.
Нахмурившись, решила произвести инспекцию. Начала со спальни.
Нет, никаких любовников в постели я не застала, всё, как обычно. Даже колыбелька Марицы не тронута.
Хендрик аккуратный, так что чистота и порядок царят у него всегда. Вот и сейчас кровать застелена, грязные носки на полу не валяются.
Обнюхала подушку, простыни – тоже ничего.
Параноик ты, Агния, волосы ищешь, чужое нижнее бельё. Муж-то позабавиться, дурочкой назовёт, только мне не смешно. Кто сварил суп?
Увлёкшись осмотром помещений, не расслышала, как хлопнула входная дверь. Как раз проверяла сундук с чистым бельём, когда на пороге спальни возник Хендрик.
– Приехала?
Я вздрогнула и посмешила скрыть следы досмотра с пристрастием. Оправила юбку, встала и улыбнулась.
Что-то радости не слышу в голосе. И не вижу. Стоит муженёк, уперев руки в дверной проём, буравит взглядом. На плече дорожная сумка, сам помятый – значит, ночью работал.
– Голодный? Я сейчас тебя накормлю, – засуетилась, пытаясь растопить этот лёд.
Ничего, как услышит, что я с ним до сентября, подобреет. Подскочила, обняла, поцеловала и замерла, уткнувшись в рубашку. Точно, костром пахнет. Надо проветрить, а, может, и выстирать.
– Ты переодевайся, я сейчас чайник поставлю.
– Агния, сядь, пожалуйста.
Я оторопела от этих слов, а Хендрик осторожно отстранил меня, прошёл к кровати и бросил на неё сумку. Вздохнул и лёг.
А где приветственный поцелуй?
– Ты всё ещё сердишься на меня? Помню, ты против моей учёбы…
– Ещё бы! – зло бросил супруг, повернувшись ко мне. – У меня нет жены, у Марицы – матери. Ты вбила себе в голову, что станешь магичкой, наплевала на всё ради своей прихоти. Потешаются наверняка преподаватели над такой самонадеянной идиоткой. Или выгнали, наконец? Ума ни приложу,
