– Не дамся я, – угрюмо буркнул Генка, а затем, подумав, прибавил пафоса: – Живым больше не дамся! Пусть даже и не думают.
Я вновь откинулся спиной в пыльную душистую траву и беззаботно заявил:
– Да ты просто не ходи никуда по ночам. Сделай уж усилие над собой, потерпи. Понимаю, что дома не усидеть, только ведь жизнь дороже! Она один раз дается.
Вот оно мне надо?
Чего к мальчишкам прицепился, дурень великовозрастный? Чешут своими языками – и ладно. Проходят, так сказать, свою школу коммуникации в коллективе, нащупывают ориентиры и экспериментируют статусами. Нормальное дело.
Но до чего же с ними скучно!
– А давай мы их сами ночью подловим, – неожиданно даже для самого себя предложил я, вернувшись в сидячее положение. – На живца! Вон Димона пустим вперед, а сами в засаду. Покажем им, кто на районе хозяин. Пацаны или девчонки. А?
У щуплого Димки, как у того хамелеона, резко изменился цвет кожного покрова.
Кровь отхлынула от щек, и он из пунцового жизнерадостного индейца вмиг превратился в зачуханного бледно-желтого ковбоя. Загар не позволил ему стать по-настоящему белым.
– Меня… ночью не пустят, – позорно признался он.
Ну да! А кого здесь пустят?
В Генкиной легенде ночные забеги – самое слабое место. Мы же не беспризорники какие. Максимум в восемь вечера всех оболтусов матери загоняют домой. А то и раньше. Кого тут ловить злобным девчонкам? Самих себя? А к слову, их-то кто по ночам отпускает? Неправильные какие-то у них родители.
Короче, все почувствовали, что Генкина версия слегка завибрировала. Легенда стремительно теряла стройность и грозила вот-вот рассыпаться. Но чем любопытен наш раннешкольный возраст – логика здесь пока не имеет столь определяющего значения, как, скажем, у взрослых. Или даже у старшеклассников. Тянет мальчишек к чуду, к сказкам, к фантазиям. Дед Мороз жив! Он пока еще существует, а значит, могут существовать и ночные хищницы, алчущие мальчишеских штанишек.
И получается – поделом мы их портфелями по макушкам!
А что? В нашем двадцать первом веке те же американцы используют не менее сомнительные поводы, чтобы, скажем, очередной раз сунуться в какую- нибудь страну во имя торжества демократии. А мы чем хуже? У нас свои «пробирки с порошком».
И Генка не сдается:
– А что? Подходящая идея. Поймаем и наваляем. Точно! Кто сможет ночью выйти?
Пацаны замялись. Стали отводить глаза.
Кто-то стал гонять муравьиного льва по лункам склона. Кто-то начал втыкать палочку в землю – настоящие ножи родители носить не разрешают. Желающих, короче, не находилось.
– Я смогу, – поддержал я Генку. Раз заварил сам кашу, нечего отмалчиваться. – Когда собираемся?
– В двенадцать. В полночь! На пустыре за кинотеатром.
Ада!
Пустырь – штатное место для драк между нашими дворовыми группировками. Грозное место. И о нем все знают. Не перепутаешь. Генкин выбор символизирует серьезность его намерений.
– Идет. Так что, вдвоем идем?
– Я сейчас у бабушки ночую, она старенькая, рано спать ложится, – вписался конопатый парнишка по имени Славка, – как заснет, я приду.
Славка не из нашего класса. И даже не из нашего двора, что грозило бы ему обструкцией. Однако на нашей территории живет его бабушка, и поэтому у него шенгенская виза. Доступ Славке в наш аквариум разрешен. Теперь же ему хочется еще и статусного веса поднабрать среди чужаков.
– Ну, и я буду. Чего там. Делов-то…
Это Вадька Трюханов.
Отец его сидит (не без моей помощи), сам Вадька живет с бабушкой. Бабуля, кстати, у него мировая. Трюха наверняка ей скажет, что идет ночью со мной. Допустим, крабов ловить в темноте, на фонарик. И его отпустят. Я среди бабушек двора в авторитете. Сам не знаю почему. Догадываюсь – чувствуют они что-то про мой скрытый возраст. На подкорке ощущают, на жизненном опыте.
Вот и проникаются доверием.
– Все? Нет больше желающих?
Я обвожу взглядом каждого. И каждый сдувается – или отворачивается застенчиво, или пожимает плечами, мол, чего уж там, сам все понимаешь.
– Струсили, – с важностью констатирует Генка.
Годика через два-три за такое заявление он точно схлопочет по шее. Без вариантов. Но бывшие первоклашки пока миролюбивы как травоядные олени.