Впереди показалась развилка дорог. Налево – к гостинице, где остановилась вся свора. Там уже поджидает лаборант, который поместит «пыльцу дьявольского цветка» в бокс с жидким азотом и повезет ее в Пасадену, в одно из дочерних отделений «Мальтезе-медикал». Направо – в противоположную от гостиницы сторону.
Что выберешь, Скай?
И все-таки самые ужасные решения в своей жизни я приняла после долгих мучительных раздумий. А самые лучшие, которые изменили всю мою жизнь – мгновенно. Я резко крутанула руль вправо. К черту! К черту! Не могу представить ребенка Боунса на руках у другой женщины. Кем бы он ни был. Убийцей, монстром, дьяволом. Его ребенка не будет растить никто другой, кроме него самого!
Я схватила с пассажирского сиденья свой клатч, в котором между записной книжкой и засыхающим цветком водяной лилии лежал презерватив стоимостью двести тысяч долларов, и вышвырнула его из машины. За моей машиной раздался сигнальный гудок, кто-то резко затормозил, кто-то замигал аварийками, кто-то вывернул к обочине. Я смотрела в зеркало заднего вида и молчаливо извинялась.
Тише, тише, Полански, сбавь скорость. Рано становиться донором…
И тут смутная тревожная мысль царапнула коготком по моим нервам. Что-то связанное с донорством органов после смерти, о чем я говорила с Боунсом, а позже с Лилит.
Пот выступил у меня на лбу, когда я наконец ухватила за хвост ускользающую мысль. Я никогда не говорила с Лилит о том, что она назвала моим «благородным порывом»! О донорстве я говорила только с Боунсом. Этот разговор произошел в кабриолете, когда мы ехали с пляжа, и я больше никогда и ни с кем не говорила ни о чем подобном!
Мысли вихрем закружили у меня в голове. Что, если в машине был жучок? Что, если жучки были везде: в «мерсе», в доме, в саду, в гараже? Но зачем ей столь тщательная прослушка, если Боунс – легкая добыча? Если Лилит, по ее же словам, могла послать к нему любую гончую, и та бы наверняка вернулась не с пустыми руками?
А что если все это не сойдет мне с рук? Что если я поплачусь за то, что вернулась ни с чем? Что скажет Лилит, как только я объявлю ей о своем бунте? Ведь это бунт! К последствиям которого, признаюсь честно, я не была готова. Инстинкт самосохранения завопил во мне пожарной сиреной: «Говори ей что угодно, только не правду! Бунтуй сколько угодно, но не в открытую!» Мне потребуется убедительное объяснение, почему я вернулась от Боунса с пустыми руками. Мне нужен надежный способ выиграть немного времени и разобраться, что делать дальше. Например…
Немного шумихи и
Я набрала воздуха в легкие и направила машину к боковой ограде моста. Меньше скорость, еще меньше, еще меньше… Мне казалось, я рассчитала все: скорость машины, безопасный угол для столкновения, но что-то пошло не так. Удар оказался такой силы, что машину развернуло на сто восемьдесят градусов, а лобовое стекло разлетелось вдребезги. Лента ремня безопасности врезалась в тело, но меня это не уберегло. То ли голова ударилась о боковую панель салона, то ли панель ударила меня в голову – не могу сказать наверняка. Я потеряла сознание раньше, чем успела понять, что к чему.
– Ничего серьезного. Просто небольшое сотрясение. Через день-два можете ее забрать.
Серый мрак. Везде. Всюду.
– Ваша невеста когда-нибудь употребляла наркотики?
– Не думаю, – слышу я голос, который обволакивает меня, как шелковый кокон обволакивает куколку бабочки. Теплый, бархатный. Знакомый и чужой одновременно.
– Дело в том, что у нее в крови были найдены следы сильнодействующих препаратов. Мы обязаны передать эту информацию полиции. И было бы куда лучше, если бы эти препараты были ей официально прописаны. Вы понимаете, о чем я?
– Понимаю. Какие именно вещества? Какой же у него красивый голос…
– Транквилизаторы в больших количествах.
– Мне ничего не известно о том, что она могла принимать, доктор. К сожалению.
Стук шагов. Звук закрывающейся двери. Я приоткрываю глаза, и зрачки режет полоска ослепительно-яркого света. Мне приходится долго и часто моргать, пока наконец глаза приспосабливаются и я начинаю различать очертания комнаты. Белый прямоугольник потолка, точечное освещение, яркий солнечный луч, косо падающий на стену.
Я приподнимаю голову и осматриваюсь. Рядом с моей кроватью, запустив пальцы в волосы и глядя в пол, сидит человек, которого я едва узнаю. Настолько усталым, даже изможденным он выглядит. Я кладу руку на его покрытое татуировками предплечье, и он вздрагивает. Теперь я вижу его глаза и выдавливаю из себя улыбку, но он не улыбается в ответ. Глаза холодны, как зимнее море. Линия губ – прямая, как будто прорезана скальпелем.
– Это все, что ты пожелала сказать мне перед исчезновением? Серьезно? – Боунс кладет на прикроватный столик бумажный комок. – «Прости» на клочке бумаги?
Я едва узнаю его голос. В нем больше нет ирландского акцента.
