Тут плакальщица, которая сидела на низкой табуретке рядом с гробом вдали от очага, услышала сквозь сон, что ее подозревают в пренебрежении своими обязанностями. Она мгновенно проснулась и, бросив на говорящего сердитый взгляд, заявила: «Плакальщицы не спят до тех пор, пока над могилой не будут сказаны все слова». Затем, словно для того, чтобы показать, что она сама вовсе не спит, добрая женщина подняла вой. Начавшись на тихой и печальной ноте, этот звук становился все громче и пронзительней, пока, казалось, от него не зазвенели и задрожали даже стропила дома. С этого мгновения плакальщица весь остаток ночи время от времени принималась завывать, выбирая такие моменты, когда перерыв в событиях придавал наибольшее значение ее скорбным обязанностям. Тем не менее никто не считал ее профессиональные труды помехой, а продолжал так, будто ничего не происходит. Нет, сначала собравшиеся смущались, но через некоторое время плач стал для них ничуть не большей помехой, чем тиканье стенных часов, свист ветра или шум и плеск волн. А Дэн продолжал: «Потом он взял табак и швырнул его в физиономии полицейским».
«Для чего же он это сделал? Только зря потратил табак на таких типов», – спросила сурового вида женщина.
«Наверняка чтобы вывести их из строя!»
«Вывести их из строя! Табаком! Табаком! – язвительно произнесла она. – Не таким бы я способом выводила из строя полицейских; хоть, впрочем, они и так никуда не годятся. Их надо ветками терна по черепу, и покрепче!»
Последовала короткая пауза, которую прервала старуха, сказав рассудительно: «Кто бы мог подумать, что на поминках разыгрывают комедии! Может, и так, но только я полсотни лет хожу на поминки и еще никогда не видела там комедий».
Услышав такое, Дэн сразу же бросился защищать свой выбор: «Все потому, что этот джентльмен не был настоящим покойником. Если бы вы его видели, как я в тот вечер, вы бы животы надорвали от смеха, ручаюсь!»
«Покойники вообще-то серьезные, – заметил старик. – Думаю, было бы хорошо побывать на веселых поминках, чтобы немного развлечься».
Похоже, Дэну не понравилось, что его все время прерывают. В парне взыграл импресарио, и ему явно хотелось осуществить то, что он считал своим вкладом в развлечение, поэтому он пустился в объяснения: «Может, и так, но разве вы не понимаете, что это был не настоящий покойник, а человек, который только притворялся покойником? Это была постановка, а Его честь – самый лучший комик из всех, каких я видел».
– Ограниченные возможности вызывают ужасные последствия! – пробормотал трагик, но никто не обратил на него внимания, и комик продолжал свой рассказ:
– Дэн повернулся ко мне и говорит: «Не могли бы вы, Ваша честь, сделать что-нибудь забавное?»
«Упаси Бог! – отвечаю я. – Я не могу развлекать людей в присутствии покойника, это было бы неуважением!»
«Выкиньте это из головы, сэр, – говорит тогда брат покойника, – конечно, все эти друзья и соседи пришли сюда из уважения, и все-таки они изо всех сил стараются развеселить бедную вдовушку, которую мало что может утешить в ее горе. И помочь ей забыть горе – это уж наверняка доброе дело!»
Что ж, то явно было правдой, и я уступил требованию, сказав, что изо всех сил постараюсь их позабавить. Только мне надо минутку подумать, с их позволения. С деликатностью, присущей ирландцам, эти добрые люди начали беседовать друг с другом, якобы оставив меня в покое, как я того хотел. Дэн улыбался всем вокруг с сознанием, что его усилия вот-вот увенчаются успехом, и заметил ради всеобщего блага: «Представьте только: на тех поминках, о которых я вам рассказывал, был один странный момент – все девушки на сцене одна за другой подходили и целовали покойника!»
Раздался всеобщий ропот недоверчивого изумления, и девушки начали перешептываться и отбиваться от тех мужчин, у которых сидели на коленях.
«От тебя не убудет, Кэтти!» – заметил один молодой парень сидящей рядом с ним девушке, но она резко ему ответила: «Этот обычай был бы хорош для тебя, дружок, потому единственный твой шанс получить поцелуй – лежать в гробу!»
Последовали невидимый щипок и звонкая пощечина, от которой у любого менее крепкого человека, чем этот молодой ирландец, голова болела бы весь день. Было ясно, что все говорили обо мне, так как следующие замечания касались меня и моей работы.
«Подумать только! Какая интересная вещь эти представления! – сказал один мужчина. – Я видел одно на ярмарке в Лимерике. Там выступали куры и выглядели довольно мило».
«А я однажды видел, как человек на ярмарке в Баллинаслоу Хейфере извлекал музыку из ящика, и с ним была обезьянка, одетая генералом!»
«А я видел собак, которые взбирались по лестнице, и притворялись мертвыми, и прыгали через обруч на высоту твоей головы. Интересно, сэр, – обратился ко мне раасказчик, – вы не могли бы немного попрыгать через обруч? Имейте в виду, смотреть на это очень забавно, и бедняжке вдове такое очень помогло бы».
Я не мог вынести подобного; чересчур унизительно было сравнение нашего Искусства с трюками кур, обезьян и собак, будто мы все равны. Но у всех говоривших были такие добрые намерения, что я решил исполнить для них комическую песенку и спел «Ты там, Мориарти!» [13], насколько хватило способностей. С точки зрения актерского мастерства это был успех, хотя песенка прославляла полицейских и была, как я понял, когда уже начал ее петь, совершенно неподходящей к событию. Добрые ирландцы оказались великолепными слушателями, и, начав их развлекать, я почувствовал, что могу всецело им довериться, поэтому продолжал и старался изо всех сил. Но до чего же ужасно сперва было стоять там, смотреть на мертвеца в гробу и видеть вдову с опухшими от слез глазами, распятие, цветы и поминальные свечи. И это перед ними я пытался ломать комедию! Это было самое ужасное, что я испытал в жизни и испытаю когда-либо впредь. Сначала я чувствовал себя извергом, хамом, негодяем и зубоскалом одновременно. Фактически могу сказать, что в именно в тот ужасный момент я понял, что значит быть трагиком! И, лишь увидев, как вдова медленно отняла от лица
