Он сказал:
— Хотя душа и бессмертна, я все же совсем не хочу говорить о смерти. Человек не должен говорить о таких бессмысленных и пугающих вещах.
Все мы делаем одно и то же — поворачиваемся к смерти спиной и убегаем от нее.
Я слышал:
Как-то в одной деревне один человек сошел с ума. День был жаркий, и он один шел по безлюдной дороге. Шел он довольно быстро, стараясь не пугаться: можно испугаться, если кто-то есть рядом, но чего бояться, если вокруг никого нет? Однако нам страшно, когда вокруг никого нет. Фактически, мы боимся самих себя, и, когда мы одни, этот страх еще сильнее. Никого мы не боимся больше самих себя. Мы боимся меньше, когда нас кто-то сопровождает, и больше, если мы предоставлены самим себе.
Этот человек был один. Он испугался и побежал. Все было тихо и спокойно — был жаркий полдень, вокруг никого не было. Когда он побежал быстрее, то ощутил звук бегущих ног у себя за спиной. Он испугался — может быть, за ним кто-то гонится. Тогда, в страхе, он бросил быстрый взгляд краем глаза. За ним гналась его собственная тень. Это была его собственная тень — но, увидев, что его преследует какая- то длинная тень, он побежал еще быстрее. Этот человек так и не смог остановиться, потому что чем быстрее он бежал, тем быстрее бежала за ним и тень. В конце концов, он сошел с ума. Но есть люди, которые даже поклоняются сумасшедшим.
Когда люди видели, как он стрелой мчится по их деревням, они думали, что, наверное, он занимается какой-то великой аскетической практикой. Только ночью, когда тень исчезала и он думал, что за ним больше никто не гонится, он позволял себе остановиться. С первыми же проблесками дня он снова пускался бежать. Затем он перестал останавливаться даже ночью — сообразив, что, сколько бы он ни пробежал за день, тень нагоняла его и утром следовала за ним снова. Поэтому, даже ночью он продолжал бежать.
Он совершенно помешался; он не ел и не пил. Тысячи людей видели, как он бежит; его осыпали цветами, кто-то давал ему немного хлеба и воды. Люди стали больше и больше поклоняться ему; тысячи людей воздавали ему почести. Но человек все больше и больше сходил с ума, и, в конце концов, однажды он упал на землю и умер.
Люди той деревни, в которой он умер, похоронили его в тени дерева и спросили старого деревенского факира, что выгравировать на его надгробии. Факир написал на нем несколько строк. Где-то, в какой-то деревне все еще есть эта могила. Прочитайте эти строки. Факир написал на надгробии:
«Здесь покоится человек, который всю жизнь бежал от собственной тени и потратил впустую всю свою жизнь, убегая от тени. Но этот человек не знал даже столько, сколько знает надгробный камень: потому что надгробный камень в тени, но не бежит и поэтому не создает тени».
Мы тоже бежим. Мы можем удивляться, как этот человек мог бежать от собственной тени, но и мы бежим от теней. И само то, от чего мы бежим, начинает преследовать нас. Чем быстрее мы бежим, тем быстрее оно следует за нами, потому что это наша собственная тень.
Смерть — это наша собственная тень. Продолжая бежать от нее, мы никогда не сможем остановиться и узнать, что же это такое. Если бы этот человек остановился и увидел то, что за ним гналось, возможно, он бы рассмеялся и сказал: «Что я за человек, если бегу от тени?» Никто никогда не может убежать от тени; никто даже не может победить в борьбе с тенью. Это не значит, однако, что тень сильнее и нам никогда не добиться победы; это просто значит, что тени нет, а значит, нет и вопроса о победе. Нельзя победить то, чего не существует. Вот почему людей продолжает побеждать смерть: потому что смерть — это просто тень жизни.
Когда жизнь движется вперед, с нею движется и ее тень. Смерть — это тень, которая формируется позади жизни, и мы никогда не хотим оглянуться и посмотреть, что это такое. Мы падали в изнеможении столько раз — снова и снова пробежав эту гонку. Не в первый раз вы на этом берегу, должно быть, вы были здесь раньше — возможно, не на этом берегу; тогда это был какой-то другой берег. Может быть, тело было не это — но гонка, должно быть, была такой же. Наверное, ноги были те же самые, гонка была такой же.
Многие жизни мы живем, неся с собою страх смерти, и все же мы не в силах ни осознать, ни увидеть его. Нам так страшно и жутко, когда приближается смерть, когда вся ее тень сгущается вокруг нас, что от страха мы теряем сознание. Как правило, никто не остается в сознании в момент смерти. Если бы хотя бы однажды кто-то остался в сознании, страх смерти исчез бы навсегда. Если бы хотя бы однажды человек был способен увидеть, как происходит умирание, какова смерть, что происходит в смерти, в следующий раз он не боялся бы смерти, потому что смерти бы не было. Он не победил бы смерть — потому что мы можем достичь победы лишь над тем, что существует. Просто в познании смерти она исчезает. Тогда не остается ничего, что можно было бы побеждать.
Много раз раньше мы умирали, но каждый раз, когда случалась смерть, мы теряли сознание. Похожим образом хирург или врач приводит вас в состояние общего наркоза перед операцией, чтобы вы не чувствовали боли. Мы так боимся смерти, что в момент смерти теряем сознание добровольно. Мы теряем сознание совсем незадолго до смерти. Мы умираем бессознательными и затем рождаемся в состоянии бессознательности. Мы не видим ни смерти, ни рождения — и поэтому так никогда и не можем понять, что жизнь вечна. Рождение и смерть — это не более чем постоялые дворы, где мы переодеваемся и меняем лошадей. В старые времена железных дорог не было, и люди путешествовали в повозках, запряженных лошадьми. Они путешествовали из одной деревни в другую, и, когда лошади уставали, они сменяли своих лошадей на свежих на постоялом дворе, а затем снова сменяли их в следующей деревне. Однако эти люди, меняя лошадей, никогда не чувствовали что, то, что они делают, подобно смерти и новому рождению, потому что, меняя лошадей, они оставались в полном сознании.
Иногда случалось так, что всадник путешествовал навеселе. Оглядываясь вокруг в таком состоянии, он удивлялся тому, как все вокруг по-другому, что все кажется таким другим. Я слышал, что однажды пьяный всадник даже сказал:
— Может быть, поменяли и меня? Кажется, это не та лошадь, на которой я ехал. Может быть, стал другим человеком и я?
Смерть и рождение — это просто станции, на которых сменяются повозки, — где старые повозки оставляют, где оставляют усталых лошадей и запрягают новых. Но оба эти действия совершаются, когда мы в бессознательном состоянии. А человек, рождение и смерть которого происходят бессознательно, не может жить сознательной жизнью — он действует в своего рода полусознательном состоянии, полусонном состоянии жизни.
Я хочу сказать, что очень существенно увидеть смерть, понять, узнать ее. Но это возможно лишь, когда мы умираем; человек может увидеть смерть, только умирая. Как это сделать сейчас? Если человек видит смерть только во время смерти, невозможно ее понять — потому что во время смерти он потеряет сознание.
Да, можно это сделать сейчас. Мы можем пройти эксперимент, войдя в смерть по собственной воле. И позвольте мне сказать, что медитация или
Я слышал, что один человек пришел навестить мусульманского факира, Шейха Фарида, и сказал:
— Мы слышали, что когда Мансуру отрубили ноги и руки, он не чувствовал боли... во что трудно поверить. Даже колючка, воткнувшись в ногу, причиняет боль. Разве не больно, когда человеку отрубают ноги и руки? Кажется, это фантастические выдумки.
— Еще мы слышали, — продолжал этот человек, — что, когда Иисуса распяли на кресте, он не чувствовал никакой боли. Ему разрешили произнести последнюю молитву. И в то, что сказал окровавленный, обнаженный Иисус — распятый на кресте, пронзенный шипами, прибитый гвоздями — в последние мгновения, невозможно поверить!
Иисус сказал: «Прости этих людей, ибо они не ведают, что творят». Наверное, ты слышал эти слова.
