ко мне проникся страхом. Немудрено: на масштабный призыв иной реальности способен редкий маг. Вершина Искусства. В подтверждение догадки летающий скат вытянул широченное крыло для удобного подъема ему на спину и добавил: – Тебе моя помощь была без надобности».
Все-таки некрасиво себя повел. В следующий раз помогай по мере сил, ясно? Не то обижусь. Знаешь, как могущественные шаманы обижаться умеют? Однажды верховный шаман Черного Копья здорово обиделся на горного духа, покровителя племени огров. В итоге ни духа, ни горы, ни каменношкурых великанов-огров.
Гархар смиренно опустил голову, кланяясь. Признал во мне колдуна не ниже собственного повелителя! Сам, без принуждения, просто увидев свидетельство моего могущества. Приятно и полезно, отныне он перестанет возмущенно бухтеть и предъявлять мне претензии – дескать, жертвы ему не по нраву. Устрашенный лоа означает послушный лоа.
Труп шестиглазого никуда не делся. Копье мое драгоценное рядышком, вместо стискивающей древко кисти чернеет комок слизи, да и эспонтон выглядит плохо, потемнел весь, будто в грязи вываляли. Прикасаться к нему не хочется – а ну как вновь проклятие подхвачу? Эх, жалко. Оставлять его глупо, коллегам менталиста и мечника приятное делать. Наломав веток с куста, поддел ими копье и аккуратно перенес на спину лоа, постаравшись избежать прикосновения оружия к коже моего транспорта. Выброшу, пролетая над горами.
Взамен возьму трезубец хизаи. Добротное оружие, металл крепкий, самое меньшее на остроту зачарован – ткнул им в дерево, зубья вошли в ствол легко, не встречая сопротивления. Следящие чары на нем вроде не установлены. Высплюсь, айгаты накоплю и обследую детальнее. С ожерельем куда сложнее. Прикрепленные к цепи медальоны, величиной с яблоко каждый, выкованы из неведомого металла, от них прет айгатой стихийного типа. Элементалей в них напихали, что ли? Завтра разберусь.
Браслетов и колец на менталисте не оказалось, кольчуга не снималась. Никакого желания отрывать металл с мясом, хочется поскорее убраться отсюда и уснуть, плотнее завернувшись в плащ. Будь у меня свободный часок – я бы выпотрошил шестиглазого, забрав все мало-мальски ценное. Взвесив все «за» и «против», пришел к выводу: лететь пора. Только сначала позабочусь о возможных преследователях.
Дружки шестиглазого непременно захотят осмотреть его труп, не крестьяне же суеверные и, судя по всему, не трусы. В их интересах выяснить, как погиб бедолага. Подойти к нему, может, не подойдут, но будут поблизости.
Наспех начертил ножом магическую фигуру на земле, затем, зажав зубами рукоять, проколол себе ладонь острием и окропил кровью борозды, привлекая теневых духов. Тени задрожали, удлинились, наполняя линии чернотой. Кушайте мою айгату на здоровье. Удар в центр паутины, подчинение сползшихся на угощение сущностей и приказ проникнуть в астральные проекции тех, кто был тут недавно и оставил след из айгаты.
Фигура разрослась, слилась с тенями от растительности, охватила весь холм и побледнела, теряя заметность. «Маячок» готов. Освоившиеся в проекции вернувшегося сюда разумного духи станут подавать сигналы о своем местонахождении, по ним я пойму, где враг. Засечь передачу трудно и мастеру астрального поиска, так что о преследовании буду предупрежден с девяностопроцентной гарантией.
«Куда?» – лаконично поинтересовался летающий скат, едва я уселся ему на спину.
– На запад. До рассвета не тревожь без веского повода.
Устал я. В Умбро скоро не погружусь. Вот поправлю здоровье немножко, отдохну – и вновь туда. Страшновато, конечно, но это необходимость, продиктованная обстоятельствами. Без стремительного скрытного перемещения меня легко найдут.
Привязав к себе обрывком ткани трезубец, положил его на колени. Гархар, будь другом, лети спокойно, без виражей и резких движений. Убедившись, что ничто не свалится, закрыл глаза. Спать.
Солнечные лучи превращали снег, укрывающий поросшие елями склоны Седых гор, в ослепительное белое пламя. Я зажмурился, вдыхая полной грудью чистый горный воздух. Не грызи боль обрубок руки – наверное, сказка была бы. Благодаря драконьей настойке рана затянулась, а боль притупилась, но давала о себе знать, особенно во сне.
Словно перенесся из липкой болотной жижи ночного кошмара в светлые чертоги богов. До рассвета меня мучили сновидения, от которых я просыпался на мгновение и снова засыпал. Снилась Предвечная Тьма. Копошащиеся в ней безымянные твари облепили меня, сомкнулись над головой, вливаясь отвратной жидкой массой в ноздри и открытый в немом крике рот. Я тонул, барахтался в них, пока не понял, что являюсь одним из этих бессчетных существ, насквозь пронизанный Тьмой и ставший ее обитателем и верным рабом. Даже хуже – не рабом, а частицей, движимой общей волей мириадов подобных мне и нестерпимым голодом.
Под утро полегчало. Сон окончательно выветрился из сознания с первыми лучами дневного светила, и я, уставший, но радостный от того, что привидевшееся лишь кошмар, наслаждался рассветом и пейзажем. Гархару, бедняге, напротив, поплохело. Лоа не любят света, младшие вовсе не переносят, старшие, как несущий меня на юго-запад летающий скат, терпят с трудом, слабея. Вот мой транспорт еле крыльями-плавниками машет, ну чисто издыхающая бабочка.
Пришлось приютиться под каменным козырьком торчащей из горного склона скалы. Местечко так себе, кустарником колючим поросло, к вечеру сюда доберется солнце, да Гархар не жаловался. Приземлился, издав охающий звук, попятился, устраиваясь поудобнее и расчищая площадку для отдыха – обычно лоа днем дрыхнут, – и замер, не подавая признаков жизни. Заметить его, с какой стороны ни глянь, очень сложно, в густой тени и кустах серая туша почти неразличима. Ауру свою он мастерски гасил, в астрале его обнаружить тоже нелегко. Молодчина, без слов понял, что возможна погоня, и принял
