внезапное нападение! Враг мог увидеть и услышать нас бог знает за сколько миль. А мы их егоникогда не видели. По всей Южной Африке маршировали колонны вроде нашей, и их атаковали невидимые противники. Но британские генералы не делали выводов. Мы вели себя всё так же самонадеянно и потеряли из-за этого бесчисленные тысячи молодых людей.
Он рассказал, что как-то ночью им велели взобраться на холм. Где они находятся, им не говорили, но возвышенность была крутой и опасной и скорее напоминала гору. Никакого специального оборудования у них не имелось – только военная форма, набитые ранцы, ружья, штыки и сапоги, предназначенные для маршировки, а не для покорения гор. Опытом преодоления вершин никто не владел.
К рассвету они вроде бы добрались до вершины – лишь для того, чтобы обнаружить куда более высокие горные гребни вокруг, за которыми прятались вооружённые люди. При первом переходе в них стреляли со всех сторон – пушки, ружья, дальнобойные мушкеты. Они пришли совершенно неподготовленными. Многих убили, и те даже не успели среагировать.
– Никогда не забуду, как это было, – сказал мистер Коллетт. – Крики и стоны резали слух. Мы пытались открыть ответный огонь, но наше положение оказалось безнадёжным. Врага мы не видели, а сами были у него как на ладони. Это был день выстрелов под палящим солнцем – ни воды, ни укрытия, только безжалостная стрельба.
К ночи пальба утихла, и темноту оглашали лишь крики и вздохи раненых.
– Мы пытались помочь им, но то и дело спотыкались о камни и трупы. В любом случае, у нас не имелось ни врачей, ни санитаров, ни бинтов, ни морфина, ни даже носилок.
Солдатам скомандовали отступить и бросить погибших. С восходом солнца раненые должны были умереть от жажды.
– Тогда-то я и понял, как права была мама, когда говорила, что мы – всего лишь пушечное мясо. Зелёным рядовым снова и снова приказывали выходить под обстрел, а командованию было наплевать, сколько человек погибнет и как они будут страдать.
Мистер Коллетт весь дрожал. Голос его звучал надломленно. Он закусил губу, чтобы справиться с волнением.
– И, верите ли, в этом не было никакой необходимости. Конечно, тогда мы этого не знали, никто из простых солдат не знал, но никакой рекогносцировки не проводилось. Не было карт, никто не посылал разведчиков, чтобы оценить местность или замерить высоту холмов. Будь у нас топографическая схема, этого можно было бы избежать. Британцы в тот день потеряли две тысячи человек, а буры – две сотни, и всё из-за того, что не был произведён расчёт. Я прочитал за свою жизнь немало книг по истории, и дурное руководство – это, кажется, вечная проблема британской армии. Разумеется, у нас бывали хорошие полководцы и генералы, но это вопрос счастливого случая.
Мистер Коллетт с горечью говорил о тех днях, когда, по его словам, представители аристократии и правящих классов получали звания за деньги. Рабочий класс не мог себе этого позволить. Таким образом, состоятельный человек, каким бы ограниченным, ленивым или равнодушным к военной жизни он ни был, мог купить себе звание и возглавить командование. По заведённому порядку, жизнь офицеров в основном состояла из скачек и прочих увеселений, а с другими они не общались.
– Они не считали нас людьми, – сказал мистер Коллетт. – Мы для них ничего не значили. Просто человеческие отбросы. Не знаю, как меня не убили. В моём полку погибло три четверти состава, отправленного в Южную Африку, – кто в бою, кто в госпитале. Но я почему-то выжил.
Люди умирали и от болезней. В одной из перестрелок мистер Коллетт получил лёгкие ранения ног и некоторое время лежал в госпитале. Он успел увидеть беспрерывный поток солдат, поступавших туда с так называемой дизентерией. По сути дела это была тифозная лихорадка, возникавшая от заражённой воды и распространявшаяся, словно лесной пожар. В какой-то момент казалось, что контролировать распространение болезни невозможно.
– Не слышал, чтобы хоть один вылечился. Ни разу не видел, чтобы кто-то вышел из госпиталя живым. Видел только, как выносят тела, по десять- двадцать в день из одной палаты, а на их место поступает столько же с тем же диагнозом. Этот госпиталь строился на три сотни пациентов, а лечил две тысячи. Не хватало ни врачей, ни медсестёр, так что большинство умирали. В госпиталях скончалось в три раза больше людей, чем в боях. Не знаю, как так вышло, что я не заразился. Меня ждало худшее.
Что же могло быть хуже? Я представляла себе, как тяжело и горько было лечить людей в таких невыносимых условиях и наблюдать, как они угасают.
– Так или иначе, я выжил, и мне пришлось принять участие в так называемой «войне до победного конца». Спустя два с половиной года мы были ничуть не ближе к победе, чем в самом начале. Справиться с врагами не удавалось. Они прятались, и атаковали наши склады, линии передачи, и неизменно заставали нас врасплох. Тогда наши генералы решили оставить их без еды, то есть атаковать фермы. Было решено применить тактику «выжженной земли», и нам, простым солдатам, пришлось воплощать её в жизнь. Это было нам ненавистно. Мы чувствовали себя нелюдями, когда нападали на женщин и детей, выгоняли их на улицу и уничтожали дома и амбары. Мы убивали их животных и сжигали поля. Помню одну молодую бурскую женщину с двумя детьми. Она рыдала и умоляла их пощадить. Мне хотелось это сделать, но не подчиниться военным приказам было немыслимым делом. Будь я один, то рискнул бы, но мои деньги шли Салли, сыновьям и матери. Как я должен был поступить? К тому же, если б я не выполнил приказ, это бы ничего не изменило. Если не я, то другие.
Мистер Коллетт выглядел невероятно мрачно.
