прямо перед ханским шатром. Немногие выжившие попали в плен, а затем были проданы в рабство.
Память о трагической гибели Бековича Черкасского оказалась очень крепкой. Русские военные и дипломаты, которых посылали в Хиву, и через сотню лет после похода кабардинского князя вспоминали его судьбу. А в русский язык вошла скорбная поговорка — «пропал как Бекович». Так говорят о человеке, исчезнувшем внезапно и с концами.
Трагическая неудача Бековича не остановила Петра Великого. От своего посла в Персии Артемия Волынского он знал о тамошних междоусобиях и слабости центральной власти. Волынский не жалел красок для изображения того, как гниет и распадается некогда могущественная держава Сефевидов. Вот что докладывал своему августейшему патрону Волынский о персидской армии: «Я бы не мог поверить никому о войсках персидских и не мнил бы, что они так бессильны». Еще интереснее его оценка способностей шаха Хосейна I: «…он не над подданными, но у своих подданных подданной. И чаю, редко такова дурачка мочно сыскать и между простых, не токмо ис коронованных». Из всего этого русский посол сделал вполне однозначный и, видимо, так ожидаемый самим Петром вывод: «Помощью Вышнего и без великого кровопролития великую часть к своей державе присовокупить можете с немалым интересом к вечной пользе без страха, ибо разве только некоторые неудобные места и воздух здешний противность покажут войскам вашего величества, а не оружие персицкое».
Жребий был брошен, Петр отправился за Терек. Персидский поход (1722–1723) иногда считают началом Кавказской войны, и на это есть свои причины. Преобразованной по европейским лекалам Нового времени русской армии горцы показались странным противником. Русский царь, уже повидавший разнообразные армии, откровенно недоумевал: «Зело удивительно сии варвары бились: в обществе нимало не держались, но побежали, а партикулярно десператно бились, так что, покинув ружье, якобы отдаваясь в полон, кинжалами резались, и один во фрунт с саблею бросился, которого драгуны наши приняли на штыки».
Удивление горцев было не меньшим. Они прекрасно знали, что русские сражаются храбро, но помнили и то, что под их бешеным натиском строй воинов «белого царя» часто ломался, а в ближнем кинжальном бою горцам не было равных. В столкновениях с петровской армией дагестанские вожди рассчитывали повторить успех Султан-Махмуда в Караманской битве. Однако теперь взломать строевой монолит новой русской армии, закаленной в изнурительной Северной войне, горцам оказалось не под силу. Стремительные и, казалось бы, неудержимые атаки, неожиданно легко разбивались о живой волнолом геометрически правильных построений армии Петра Великого.
Персидский поход показал, что Россия, решившая утвердиться на Кавказе, готова к крайним мерам. Повелитель Утамышского султаната Махмуд гордо отказался от предлагаемого ему российского подданства, а русских посланников убил. Таких обид завоеватели не прощают. Разбив войска опрометчивого Махмуда, русские полки, как писал сам Петр, «…проводили его кавалериею и третьею частью пехоты до его жилища, отдавая контр-визит, и, побыв там, для увеселения их сделали изо всего его владения феэрверк для утехи…». Жечь селения непокорных горцев — так будут поступать многие русские генералы эпохи Кавказской войны.
Железные полки русского царя шли все дальше. Несмотря на взятие такого стратегически важного города, как Дербент, и другие успехи, Петр уже осенью 1722 года решил прекратить поход. Причинами этого были трудности со снабжением армии, падеж лошадей и болезни в войсках. Непривычный климат стал самым страшным врагом петровской армии в Персидском походе. Боевые потери были ничтожны, а вот смертность от болезней — угрожающей. Красноречивы слова из петровского приказа войскам: «…чего надлежит остерегаться в сих жарких краях — дынь, слив, шелковицы и винограда, от которых начинаются тотчас же кровавой понос и протчие смертные болезни…».
Петр I ушел с основными силами, на завоеванных территориях остались солдаты Персидского корпуса, который продолжал пребывать на берегах Каспия до 1735 года.
К тому времени ситуация в Персии круто изменилась. На небосклон взошла звезда великого Надир-шаха (1688–1747). В американской культурной традиции есть выражение self-made man — человек, сделавший себя сам. Так называют людей, достигших успеха исключительно благодаря собственным усилиям и талантам. Надир был именно таков. Сын простого ремесленника, познавший участь раба, он бежал из неволи и примкнул к одному из отрядов джентльменов удачи, промышлявших на развалинах державы Сефевидов. Храбростью и умелостью в ратном деле он выдвинулся вперед. Вскоре его имя стало известным, а сам он из грабителя с большой дороги превратился в защитника государства: Надир со своим отрядом поступил на шахскую службу и в 1730 году усмирил афганских мятежников. Триумфатор Надир получил от благодарного шаха Тахмаспа II в управление почти половину страны — обширные провинции Хорасан, Мазендеран, Систан и Керман.
Надир возобновил заглохшие было ирано-турецкие войны. Одержав ряд побед, он был решительно настроен продолжать войну, но Тахмасп II от своего имени заключил с турками мир. Надир не покорился и совершил еще один, самый важный шаг на пути к безграничной власти. Против шаха возник заговор, и в августе 1732 года Тахмасп II был низложен. Шахом объявили его малолетнего сына Аббаса III, регентом при котором стал, естественно, Надир. По прошествии трех лет низложенного шаха Тахмаспа и его венценосного сына умертвили. Существует множество версий этого зловещего события, но так
