Лесник кивнул в сторону косматой головой и произнес:
– Там, среди болота, есть островок небольшой. Вот на нем и прячется шишига. Только идти туда опасно. Трясина кругом.
– Веди, Гаврила! Ты ж ведь знаешь путь!
– Как скажешь, барин, – вздохнул лесник.
– Позвольте! – подал голос поручик. – Я в трясину не полезу.
– Ну так и оставайтесь тут! – бросил ему через плечо Никита Алексеевич и подтолкнул Гаврилу вперед.
К острову пробирались долго, прощупывая путь длинными жердями, наскоро изготовленными из молодых елей. В какой-то момент над лесом прокатился долгий крик, полный боли и ужаса. Гаврила даже не остановился, упрямо продолжил идти, утопая ногами по колено в воде. Следом за ним шел барин, чавкая сапогами в болотной жиже. Они успели порядком выбиться из сил, когда под ногами вновь почувствовалась земная твердь, покрытая мягким упругим мхом. Впереди высилась зеленая стена ракитника, да в стороне лежал огромный серый камень, сверху плоский, словно обеденный стол или лесной алтарь в языческом капище.
– Так что, Гаврила? Куда дальше? – спросил Никита Алексеевич, оглядываясь по сторонам.
Лесник замер на месте, низко опустив голову, хмуро разглядывая что-то у себя под ногами.
– Что молчишь, Гаврила? – внезапно рассвирепел барин, почуяв неладное. – Говори, где логово, собака! Иначе пристрелю!
Гаврила медленно поднял голову и уставился на небо. Серые тучи кружили по нему стаей хищных птиц, на мгновение лишь разошлись, открыв небесную синь. Точно Настенька с небес глянула. Да только не бывать этому. Заказана ей, грешной, туда дорога вовек. В зарослях ракитника треснула ветка, и лесник вздрогнул от этого осторожного звука, как от удара плетью. Покачнулся и внезапно рухнул на колени.
– А и пристрели, барин! – произнес он тихо. – Все одно – погибать! Обратный ход через трясину только я и знаю… Нет зверя лютее человека. Любую тварь приласкать, приголубить можно, окромя человека. У любого зверя сердце есть, да только не у тебя, барин…
– Ты что несешь, пес шелудивый?!
– Прости меня, Господи, грешного! – прошептал Гаврила и торопливо перекрестился.
Что-то маленькое, юркое выскочило из-за камня, сбило с барской головы шапку, сердито заскрежетало, впиваясь длинными когтями в плоть. Никита Алексеевич закричал, завертелся волчком на месте, пытаясь сбросить звереныша с себя. Кровь брызнула во все стороны, оседая на мох красными ягодами клюквы, орошая щеки Гаврилы кровавыми слезами, повисая в его бороде алыми бусинами. Лесник не отводил глаз от мечущегося в агонии человека, оседланного жуткой и невероятно прыткой тварью. Взгляд выхватывал то длинные тонкие лапы-руки, то бледные кривые ноги, рвущие человеческую грудь в клочья, то узкую спину, увенчанную зеленоватым гребнем. Тварь яростно верещала, вонзая в свою жертву когти и зубы, рвала плоть и заглатывала кусками, неистово вгрызалась снова и снова, даже когда человек упал и затих. Гаврила не шевелился, окаменел, сжимая в руке ружье. Лишь насытившись, шишига оторвалась от еще теплой плоти, подняла узкую окровавленную морду, повела широкими ноздрями и оскалилась, показывая длинные тонкие зубы. Зашипела, почуяв чужака, но не имея возможности увидеть неподвижную человеческую фигуру. Лесник смотрел в ее большие глаза, блестящие на окровавленной морде. Голубые как вешнее небо. Настенькины.
– Ма…ма… ма… – жалостно затянула вдруг тварь, как ножом по сердцу полоснула.
Гаврила поспешно вздернул ружье, боясь дать слабину и передумать. Шишига уловила его движение, насторожилась, припала к земле, готовясь к новой атаке.
– Прости меня, Настенька! – прошептал лесник.
Тварь прыгнула. Грянул выстрел, эхом разнесся по болоту. Трясина откликнулась, потревоженно загудела в ответ. В разрыве туч снова проглянуло холодное солнце, ласково вдруг улыбнулось, глядя с недосягаемой высоты на густой лес, распростершийся во все стороны без конца и края, и на маленького ничтожного человечка, покаянно застывшего среди яркой зелени, переходящей в светлое осеннее золото.
Максим Кабир
Поющие в глубинах
Итак, девятого сентября тысяча девятьсот восьмого года я был переведен в больницу Святого Николая Чудотворца для буйнопомешанных преступников, располагающуюся на территории Петропавловской крепости.
Воображаю разговор, состоявшийся между моим прежним врачом, господином Келлером, этим жизнерадостным и упитанным немецким мозгоправом из Обуховской больницы, и тюремным доктором Витовским:
– Вы уже осведомлены, какого знаменитого пациента вам доставили?
– Позвольте угадать! Петра Первого? Иоанна Грозного или Наполеона? Кого-нибудь из библейских персонажей?
– Александра Леконцева.
– Больной мнит себя известным путешественником? Весьма изящно.
– Нет же! Это и есть Александр Фаддеевич Леконцев собственной персоной. Видно, что криминальную хронику вы пролистываете…
Вход в отделение сразу за камерами политических заключенных. Длинный арестантский коридор, по бокам которого – кабинеты главврача и персонала.
