Исключительные

давая понять, что предлагает себя, а вот нужен ли он ей? И когда она сказала «нет», не притворился, будто он вообще не о том говорил, а просто сказал: давай попробуем еще раз. Вот и попробовали. И хотя в конце неудавшегося эксперимента не оставалось горечи, он все-таки признался, что его навсегда слегка ранил ее отказ.

– Самую малость, – сказал он. – Вроде как видишь человека, раненного на войне, и миллион лет уже прошло, а он по-прежнему чуть прихрамывает. Разве что в моем случае надо знать о ране, чтобы ее заметить. Но это на всю жизнь.

– Неправда, – неуверенно возразила она.

Она, как положено, написала Итану, рассказав, как ужасно проводит время в Хеквилле, и он тотчас ответил – в 1974 году люди, даже подростки, часто писали друг другу длинные письма. Его послание испещряли фигурки из «Фигляндии». Они танцевали, ловили рыбу, выпрыгивали из зданий и приземлялись со звездами над головами, но в целом невредимыми. Чем угодно занимались, только не целовались и не трахались. Таких картинок он не стал вставлять в письмо, адресованное Жюль, и поскольку обычно у него там и сям мелькали рисунки, изображающие сексуальную активность, их отсутствие на полях нынешнего послания было заметно. Но опять же, как и в случае с очень легким военным ранением, надо было знать об этом, чтобы разглядеть – или в данном случае увидеть, что этого нет.

«Дорогая Жюль, – выводил Итан Фигмен шариковой ручкой, почерком тонким, мелким, изящным, столь разительно контрастирующим с пухлой рукой, державшей перо. – Я сижу в моей комнате с видом на Вашингтон-сквер, сейчас три часа ночи. Опишу тебе свою комнату, чтобы ты сама ощутила обстановку. Во-первых, представь себе запах «Олд Спайс» в воздухе, создающий атмосферу таинственную и как бы морскую. (Не надеть ли мне шапочку «Каноэ», как у кое-кого из наших знакомых? Тебя бы это возбудило?) Затем представь себе, если угодно, комнату с решеткой на окне, потому что мы с папой живем на первом этаже этой халупы (нет, не ВЕСЬ народ из «Лесного духа» богат!) и снаружи бродят торчки. Комната забита бессмысленным хламом – хотел бы я тебе сказать, что мусор в ней высокохудожественный, но на самом деле она заполнена упаковками от печенья «Ринг Дингс», телепрограммами и спортивными шортами: из такой комнаты ты бы точно захотела удрать от меня навсегда. А, погоди, ты ведь уже это сделала. (ШУТКА!) Знаю, ты в общем-то не удрала, хотя если бы я тебя рисовал, то обязательно поместил бы рядом с твоими ногами эти самые значки, обозначающие стремительный бег, будто тебя уносит ветер…

Уносит «вдаль».

(Между прочим, ты чертовски права, когда называешь бессмысленной строчку «уносит вдаль» в песне «Ветер тебя унесет»).

Ладно, я очень-очень устал. Рука моя трудилась целый день (как бы намекаю на шуточки про дрочку), и ей нужно поспать, да и мне тоже. Эш и Гудмен хотят поскорее собрать у себя всех наших, ориентируемся на выходные через неделю. Скучаю по тебе, Жюль, и надеюсь, что ты переживешь начало осени в Хеквилле, который, слышал, славится своей осенней листвой – и тобой.

С любовью,

Итан.

P. S. На этой неделе случилось странное: меня выбрали для дурацкой статьи в журнале Parade под названием «Подростки, на которых стоит обратить внимание». Рассказал им про меня директор «Стайвесанта» – моей средней школы. Встречаюсь на неделе с интервьюером и фотографом. Когда выйдет статья, придется совершить ритуальное самоубийство».

* * *

Они встретились в городе в субботу после начала учебного года. Жюль приехала на поезде железной дороги Лонг- Айленда и вышла из приземистого здания Пенн-стейшн с рюкзаком за плечами, будто в поход собралась. А вот и они, ждут ее на широкой лестнице центрального почтамта через дорогу – Эш, Гудмен, Итан, Джон и Кэти. Между ней и ними уже есть разница. У нее с собой рюкзачище, вокруг пояса обмотан свитер, и тут внезапно до нее дошло, сколь неудачный выбор она сделала: примерно так отправляются на отдых всякие старперы. Ее друзья одеты в тонкие индийские хлопковые рубахи и вельветовые ливайсы, и никакой поклажи у них нет, ведь они здесь живут, незачем всюду таскать свое барахло за собой, словно кочевникам.

– Вот видишь? – воскликнула Эш. – Ты выжила. И теперь мы снова все вместе. В полном составе.

Она так искренне это сказала; она всегда была серьезным, верным другом, и никак иначе. Она не была забавной, подумала тогда Жюль, уж точно нет. За всю жизнь Эш никто никогда не назвал бы ее забавной. Называли милой, изящной, притягательной, деликатной. Кэти Киплинджер тоже была не забавной – она была бескомпромиссной, шумной, эмоциональной. Роль смешной девчонки в компании отводилась исключительно Жюль, и теперь она ощутила облегчение, вновь войдя в образ. Кто-то спросил ее, как дела в школе, и Жюль рассказала, что по истории сейчас проходят русскую революцию.

– А вы знаете, что Троцкого убили в Мексике? – чуть возбужденно спросила она. – Вот почему там нельзя пить воду.

Эш взяла Жюль под руку и сказала:

– Да-да, ты точно все такая же.

Итан стоял, чуть раскачиваясь, слегка нервничая. Сюжет про него в журнале Parade вышел на этой неделе, и, хотя на самом деле это была всего лишь врезка внизу страницы, сопровожденная не слишком ужасной фотографией Итана, с падающими в глаза кудрями, за работой, друзья безжалостно отнеслись к интервью, в котором он, отвечая на вопрос о том, почему он предпочел анимацию рисованию комиксов, вроде бы сказал: «Что не гуляет, то не