основным транспортом тут, как вскоре выяснилось, были все-таки не они. Когда мы спустились вниз и пошли среди полей, движение чуть усилилось, и из прилегающих дорог принялись выезжать облепленные грязью скрипучие телеги, запряженные кем-то, кого можно было бы с натяжкой назвать лошадьми, если бы не ветвистые рога, лопухастые уши, козлиные бороды и неестественно-белые пушистые шкуры — животные почему-то все были голубоглазыми альбиносами. В телегах ехали на кучах сухой травы или грудах грязных овощей замызганные хмурые люди: что мужчины, что женщины — в однотонной сероватой одежде. На нас они не обращали особенного внимания: видимо, мы со своими темно-серыми куртками хорошо вписались в общую картину.
Однако, по мере нашего приближения к городу, за первенство с телегами стал соперничать еще один вид транспорта, похожий на большие мотоциклы с колясками, только приводимые в движения педалями, как велосипеды. На этих велосипедомотоциклах сидели личности как мужского, так и женского пола, с неизвестно чем гордыми физиономиями. Судя по всему, они относились к более зажиточному слою населения: их наряды не состояли, как у крестьян, из серых лохмотьев, а были довольно красивыми и аккуратными, хотя, на мой вкус, и несколько простоватыми, безо всяких узоров, приглушенно- пастельных цветов. Разглядеть их как следует мне не удалось: велосипедисты носились куда быстрее здешних машин.
Я проводила взглядом очередную велосипедистку в бежевом платье с закрытым воротом, переходящем в такой же бежевый накинутый на голову платок, отшатнулась от очередной телеги с грязным стариком в лохмотьях, и, восстановив равновесие и оглядевшись, увидела, что по обеим сторонам дороги наконец-то появились дома. Они были одноэтажными и походили на странно выросшие деревенские колодцы, потому что состояли из круглого основания, накрытого громадной двускатной крышей, спускающейся чуть ли не до земли. Крыши покрывали либо пропитанные чем-то черным доски, либо тонкие металлические листы, наложенные друг на друга, как черепица. Те из домов, что выглядели побогаче, чаще всего были покрашены в спокойные чистые цвета вроде кремового, светло-терракотового или светло-зеленого, окна у них, как веночками, оплетались вырезанными из дерева лаконичными узорами, чаше всего растительными.
— А тут не так противно, как кажется, — прошептала я, тихонько подтолкнув Натку в бок. Она кивнула.
— Да, неплохо. Но не думаю, что наше величество задержалось бы на этой окраине. Конечно, не факт, что это здешняя столица, но давай, что ли, все равно попробуем дойти до центра…
— Дойдем, — отозвалась я. — А вот ночевать где…
Подруга призадумалась и ничего не ответила. Мы пошли дальше, продолжая зевать по сторонам.
Домов становилось все больше, транспорта тоже, и наконец-то появились пешие жители. В основном они были заняты какими-то хозяйственными хлопотами: либо волокли мешки, корзины и полотняные кошелки с продуктами, либо тащили на привязи животных. Одна из этих зверушек здорово напугала нас с Наткой, поскольку издали походила на низкорослого медведя, но, подойдя, мы разглядели у нее копыта и маленькие рожки.
— Хм, — сказала Натка. — Коза, что ли?
— Типа того, — согласилась я шепотом, косясь на хозяйку «козы». Эта высокая худая женщина в закрытом по горло длинном темно-синем платье и чем-то вроде белой банданы с отворотами, тоже слегка покосилась на нас и, тут же отведя взгляд, с прямой спиной проследовала дальше. Я вообще заметила, что здешние люди довольно сдержаны в эмоциях и вежливы — никто ни на кого не глазел, а говорили они между собой, несмотря на язык, не слишком громко, так что я даже не могла разобрать слова. Да, выходит, сдержанность у Лида — национальная черта?..
Но едва я подумала об этом, как нам навстречу попалась очередная велосипедистка весьма экстравагантного вида: платье ее было хоть и не пышным, зато вырвиглаз-розовым и блестящим, белая меховая накидка слегка прикрывала плечи и оставляла на свободе глубоченное декольте, в ушах болтались огромные серьги, а неестественно-красные волосы напоминали свежее воронье гнездо. Поглядев на ее глуповато-довольную физиономию, я сразу вспомнила Сьединовых фрейлин и хихикнула. К моему удивлению, реакция местных жителей на эту красотку оказалась почти такой же: парочка проходящих мимо крестьян поспешно отвернулись, а стоящая возле своего дома женщина поджала губы с видом глубокого презрения и неодобрения. Девица, ничего не замечая, счастливо укатилась вдаль. Я успела заметить, что у нее двухцветные, желто-серые глаза. Колдунья, значит…
— Во чучело, — прокомментировала Натка мне на ухо. — Ну и вырядилась… Слушай, Сонька, кажется, это какой-то завод?
Я, подняв голову, оглядела трехэтажное здание из серого камня, огороженное мощных забором и снабженное тремя огромными дымящими трубами, и сказала:
— Похоже… Давай его обойдем, вроде там дальше опять дома идут.
Натка кивнула. Народу прибавилось: часть его крутилась возле завода с непонятными целями, а часть, судя по черным от копоти лицам и рукам, являлась собственно рабочими. Вот эта публика разговаривала между собой куда громче, и до нас донеслось звонкое подвывание и гавканье.
— Сонька, — шепнула подруга тревожно. — Чего-то я не понимаю, что они говорят.
— Потому что они говорят по-варсотски, — уверенно отозвалась я. — Лид так же гавкал.
— Класс! А почему же Сьедина мы понимали? Он русский, что ли?
— Нет, просто Лидово заклятье действовало, а сейчас… — тут до меня тоже дошло, и я докончила упавшим голосом: —…Не действует.
— Мда. То есть мало того, что мы не знаем, куда идти, так еще и ничего не понимаем.
— Почему «ничего»? Я понимаю немного, — заспорила я. — Лид же меня учил, я думаю, что если буду прислушиваться, что-нибудь разберу…
По собственному же совету я прислушалась, и тут же мне в ухо бросилось знакомое слово «ратсанатла», произнесенное высоким рабочим.
