ударила по мне моя же отповедь. Едва хожу…
— Вот то нам и на руку, Эленька, — улыбнулась нянька, оглянулась опасливо, словно кто мог их подслушать, заговорила совсем тихо: — Скажи матушке, что боишься, как бы здоровье твое не подвело, не навредило наследнику. На боли жалуйся, на слабые ноги, тяжелую голову. Пусть перепугается. Начнет подступать к Владиславу, что надо к тебе ворожей и лекарей пригласить. Чернец гордый, сам сперва тебя посмотрит — через собственное заклятье дитя не увидит: не только от чужого зла, но и от собственных глаз он сына загородил колдовской своей силой. А чтобы уговора нашего он в мыслях у тебя не вычитал, ты травку мою, что для сна дам, перед приходом мужним выпей. Станет тебя в сон клонить — пусть читает в мыслях, заплутает в тумане, не отыщет ни словца, ни ниточки. Поймет Владислав, что нечего ему в бабье лезть — пусть матушка и попросит к тебе нанять лекарку или повитуху. Много ли пожелает к душегубу Чернскому в услужение на полгода идти. А там моя знакомица сама справится.
Эльжбета закусила губу, задумалась.
— А если не справится? Если приставит ко мне Владислав одну из своих тюремщиц?
— Сама ты вспомнила, что никто с моей ногой не помог, а эта — помогла. На мужа твоего у нее такой зуб, и в зубе том столько яда — что впору молиться Землице за того, кто между ней и местью ее встанет.
— Иду я, матушка, — послышался из-за двери голос Ядзи. — Не слышу, что говоришь. Сейчас.
Нянька сунула в руку Эльжбете мешочек с травами, кинулась к двери, но не успела, столкнулась нос к носу с бледной, заплаканной Ядвигой. Та вскрикнула, захлопала ресницами, не зная, что делать. Не велела княгиня Агата старуху к Эльжбете пускать, да только та уж пролезла — и, как ни крути, гони, не гони, — а виноватой все равно Ядзя выходит: вспомнила Кубуся, разревелась, оставила хозяйку одну.
— Скажешь хоть слово матушке, — прошипела Эльжбета, сверкая взглядом, — узнает князь Владислав, что ты отравить меня пыталась.
Ядзя только рот открыла, вдохнула резко раз-другой, словно выброшенная на берег рыбка. Нянька оттолкнула ее с пути, заковыляла во тьму, растаяла, словно и не было.
— Воды дай, Ядвига, — прикрикнула на нее Эльжбета. — Есть не дает ноша, так хоть губы смочу.
Глава 73
Рука дрогнула, несколько капель сорвалось с края расписанного закрайскими птицами ковша. На льняной рубашке расплылось влажное пятнышко. Словно только что плакал бяломястовский князь Якуб. Он сидел прямо, выгнутый и напряженный, как длинный лук, под заклятьем Илария. Только глаза блестели, полные так и не пролившихся слез, да никак не хотели разжаться бледные губы, когда Иларий поднес к ним ковш.
Так глянул на него Якуб, что дрогнула у мануса рука.
— Без этого тебе не справиться, княже, — уговаривал Иларий.
— Не князь я покамест. Может, еще и не стану. Не примет меня Землица — и гости, что за моим столом пить и есть приехали, вздернут проклятого да теми же пирогами тризну справят, — зло ответил Якуб.
— Пей, Кубусь, — ласково, словно больного ребенка, увещевал манус. — Это для покоя только. Липовый мед, крестоцвет, еще какая-то зелень, не разберу. — Он нарочито внимательно поглядел в ковш, попытался выловить длинный перекрученный лист пальцем из варева, сунул палец в рот. — Эх и отвратное зелье. Но душевную боль притупляет. А сверху я на память тебе заклятье одно наложу. Не навсегда, — заметив, как вздрогнул Якуб, проговорил Иларий, — только на несколько дней, пока гости не разъедутся. Кто бы ни спросил, как князь Казимеж умер, не вспомнишь ты и ничем себя не выдашь. Хочешь дальше страданием вину свою искупать — дело господское. Только сперва куниц по норам выгоним, чтоб не почуяли, что в Бялом кровью пахнет. А там сладим все.
Уговаривал, упрашивал Иларий, а сам думал — сидят куницы там внизу, в большой трапезной, пьют и девок тискают. Но много ли унесет куница? Курицу задавит. Да, верно, и того хватит, князь сидит с мокрыми глазами, как обворованная на базаре баба, — не сокол, не беркут, не кочет даже, как есть курица. Но куниц обмануть и припугнуть можно, если с умом подойти, с верным расчетом. Но уж, верно, едет из своего удела черный волк Владислав — придет ему охота, ворвется на двор и не только кур, всякую животину передавит. Не от пьяных князьков — от Чернского господина, отца будущего полновластного господина Бялого, надо Якуба защитить. И для того готов был Иларий на все — травами опоить полубезумного от горя бяломястовича, заклятьями связать, знал бы как — небесным тварям обещал бы душу калечного в обмен на несколько лет его княжения в Бялом. Всего-то и нужно, что с силами собраться манусу Иларию да отыскать слабое место под седой шкурой Чернского волка.
Якуб сделал глоток, закашлялся от гадкого вкуса зелья, но Иларий снова придвинул к его губам ковш. Раньше не знал он, как хороша бывает травка в деле, посильнее иного колдовства. Научила лесная травница, поила его этим взваром, чтобы руки не болели, чтобы не мешала раненая память от зари до ночи заниматься с посохом или книгой — кликать назад в руки свою силу.
Теперь вот как пригодилась эта наука. Не нашел Агнешки в лесной избушке Иларий, зато в знакомом подполе отыскал снадобья покойной золотницы.
