Один Якуб покорится, а ежели при нем останется такой баловень судьбы, как Иларий, сильный, умом скорый, — быть беде. Да какое там, о грядущем ли речь, когда вот-вот из-за Илажкиных проказ маги дворовые взбунтуются. Сколько раз говорено ему, ветру синеглазому, не зарься на чужих баб. Девок мало? Вдовушек? Так ведь мнет под себя всякую, не разбирая. А разве ему какая откажет. Да, верен Илажка, силен, сколько раз беду отводил. Но беда ведь не всякий день в ворота стучится, а блудни и паскудства Илария то и дело разбирать приходится.
Темные, тревожные, страшные мысли бродили в уме князя. Затянули все, словно темные облака. А под утро сгустились в груди в тяжкую решимость. Едва выступил над дальним лесом алый край солнца, князь поднялся, кликнул мальчишку. Тот сонно принялся рассказывать господину о том, что гости, мол, со двора уже поехали, но князь не стал слушать. Ну их к радугам, гостей этих, убрались — и ладно. Хоть к Безносой. Князь наскоро умылся и велел вызвать к себе Юрека.
Тот выслушал приказ с опущенной головой. И потому не видел князь, как зажглась в глазах палочника мстительная радость.
— Да помни, живого привези, — бросил напоследок Казимеж. — Уморишь мануса, Юрек, шкуру спущу. И мужичков твоих не обойду. А если сделаешь все как надо — князь Бяломястовский благодарить умеет.
Юрек скрылся в утренней мгле.
Глава 5
Осторожно, крадучись. Чтоб ни единой хрустнувшей веточкой не выдать себя.
Горло перехватило. В ушах клокотало расходившееся от страха сердце. В животе ныло от голода и тревоги, но ноги, казалось, сами несли вперед. Только б не заметили.
Пятеро в темных плащах без гербов.
Под ногой треснула ветка, и Агнешка тотчас съежилась, прижалась к земле, пока светлые тонкие лучи обшаривали лес. Нити света распались на поисковые огоньки, но и те, покружившись над самой головой девушки, полетели прочь, к отряду, не заметив преследовательницы. Что велели им искать? Какого врага? Едва ли растрепанную маленькую лисичку, босую, в оборванной рубашке, съехавшей набок косынке, с заплаканным и грязным лицом.
Только глаза выдавали в недавней жертве идущую по следу — в их серой глубине за пеленой страха и тревоги затаилась злость.
Горло вырвет…
Без магии…
Не приведи Землица…
Да только разве заметят огоньки в темноте под сводом перепутанных чернильных веток тьму, растущую в сердце? Куда им. Мимо пролетят, помашут стрекозиными крылышками. А глаза Агнешка на всякий случай закрыла, зажмурила до разноцветных мух — чтоб уж наверняка. И у палочников огоньки по глазам читают.
Светлячки-соглядатаи построились в лучи. Золотистые нити растаяли. Встревоженные ночными шорохами палочники опустили посохи, заговорили.
— Ну, пуганая ворона, — стараясь за смехом скрыть робость, бросил кто-то из них. — Кто в такую пору может здесь быть? Ну, пробежал заяц, птичка спорхнула, а уж вы за посохи… Вы б так суетились, когда молодчика этого брали, глядишь, и Манек ехал бы верхом, а не в повозке.
— Ведь то брат мой, — засопел, а потом и всхлипнул другой. — Как к матери на глаза, когда Манека…
— Хватит, — прервал его причитания тяжелый властный голос. — Манек от змеи и паскуды родную землю избавил, за то и смерть принял… А уж с этим отродьем… Черный князь лучше нашего разберется, вымотает потаскуну кишочки…
Кто-то, невидимый в темноте, зло хмыкнул, всхлипнул братец бедняги Манека. Палочники пустили лошадей шагом.
Агнешка поднялась, двинулась, крадучись, вровень с отрядом среди темных стволов и переплетенных ветвей. И за ней, невидимая глазу, двинулась тень, потянулась к голове девушки прозрачной рукой, но в последний момент отпрянула.
Луна выскользнула из рыхлого облака, отчего дорогу залило жемчужным светом, и отряд оказался виден как на ладони.
Четверо ехали верхом, за ними на привязи следовал понурый Вражко. Пятый, всхлипывая, сутулился на козлах. Позади него на возу виднелось два тела — мертвый палочник и оглушенный Иларий. В свете луны белела лишь его нижняя рубаха, испачканная сажей и кровью.
Знал свое дело широкоплечий палач-палочник.
Едва оглушив черноволосого красавца мануса, он тотчас послал одного из своих подручных в ближнее село за подводой — того, что все всхлипывал по погибшему брату. Толку от него, видно, вовсе не было. Второго — в поле, за Вражко. Конь успокоился и мирно пощипывал траву, видно, полностью уверенный в том, что с его повесой-хозяином не может стрястись серьезной беды. Остальные наемники принялись разводить костер.
Головней из этого костра мучитель и прижег Иларию руки.
