— Помоги, матушка-Землица, — прошептала княжна, позволяя суетящейся вокруг Ядзе поправить серьги и височные кольца, расправить по плечам ленты.
— Поможет, матушка-хозяйка, — утешала Ядвига, пряча блестевшие в глазах слезы. — Не так страшен князь, как о том болтают. А что стар, так то навязанному мужу в самый раз — глядишь, и докучать не будет…
От одной мысли об этой «докуке» по спине Эльжбеты прошла волна холода. Готовность покориться отцу, отдать себя Черному князю в обмен на защиту и процветание родного Бялого мяста исчезала с каждой минутой, как исчезает в жаркий день с досок крыльца пролитая вода.
Но не воротишь, не передумаешь, пролитого не соберешь… Вот он, Черный князь Влад, с отцом за столом сидит, беседу ведет, невесту ожидает.
А невеста ни жива ни мертва. Тут сколько щечки ни щипли, а страх выбелит, сколько бровки ни сурьми, а страдающего взгляда не скроешь.
Эльжбета гордо выпрямилась, поднялась со скамеечки. Укоротила взглядом разболтавшуюся Ядзю. Не ее ума дело — княжья «докука». А уж она, княжна Эльжбета, слово и голову держать умеет.
Высокая, стройная, как свеча, в зеленом, шитом золотой нитью платье, Эльжбета себе нравилась. На мгновение захотелось, чтоб посмотрел на нее сейчас Тадек. Взял за руку и уверил, что все она делает как надо. Что крошечное девичье горе — высыхающая под солнцем капля. Что благо людей, которые волей матушки-Земли под твою руку поставлены, чьи судьбы от тебя зависят, — благо людей выше.
Ядзя пошла вперед: сказать старому князю, что дочка готова, к столу выйдет. Мелькнула в дверях толстая русая коса с синей лентой. И Эльжбета осталась одна.
Словно против воли опустились плечи, поникла головка в нарядном уборе. Затрепетали ресницы.
А коли стар Черный князь? Если вино, дурной, жестокий нрав раньше времени превратили его в чудовище? Если он будет с ней жесток?
В приступе жалости к себе Элька прикрыла дверь, сунула руку за сундук, в котором когда-то в детстве хранила игрушки, а теперь — дорогие платья. Вытащила глиняный пузырек, запечатанный воском.
Уж если страшен князь, если невыносима станет мысль о замужестве, пойдет в ход «отсрочка» словницы Ханны.
Трясясь от страха, Эльжбета спрятала пузырек в широком рукаве. Не думала, на что ей три дня «отсрочки» — приведет Землица, станет думать. А сейчас сердце так колотилось в висках, что мысли путались, разбегались. И на смену им лезли из темных щелей страхи: один причудливей другого.
— Батюшка с гостем ожидают, — шепотом напомнила о себе из-за двери Ядзя. — Князь-батюшка благодушный очень, вина много пьет. А тот… все ухмыляется. И на личину не такое уж страшилище…
— Ох, молчала б ты, Ядзя, — шикнула Эльжбета. — Языком метешь, того и гляди наступишь.
Вышла из покоев, и будто схлынуло все. Пусто стало в голове, пусто на сердце. Все заволокло черной тучей. Живая, способная чувствовать Элька осталась там, у зеркала. Там осталось неспокойное сердце, растревоженная земная душа.
И плыло навстречу Судьбе проклятое облако — белая воздушная тень, тонкая, как свеча, гордая и прямая.
Вошла, остановилась на пороге. Полюбоваться собой позволила. Чтоб радовался, не обманывался Черный князь. Не ждал от будущей супруги овечьей кротости. Остановилась в потоке солнечных лучей, засияла изумрудом. Высоко вздернула подбородок, поминая словницу Ханну. А глаза поднять не смогла.
Видела только, как приблизились черные сапоги. Остановились перед ней.
Не отцовы сапоги, чужие.
В темных клубах, что застлали сердце и разум, внезапно взвихрился гнев. Как смел чужак подойти к ней. Как смел приблизиться вперед отца. Как смел стоять так близко, разглядывая, как породистую лошадь.
Этот гнев заставил Эльжбету поднять голову, глянуть в глаза наглецу жениху.
Серые были глаза, злые, насмешливые. И под взглядом их захотелось Эльжбете отряхнуть платье, поправить серьги, ленты. А получилось только вновь опустить ресницы, уставиться в выскобленные доски пола.
Нехороший был у князя взгляд. Таким купец осматривает на рынке горшки да крынки — ищет изъян, выщерблину. Казалось, не будь здесь отца, не показалось бы наглецу зазорным осмотреть невестины зубы.
А так только улыбнулся Черный князь и выдвинул локоть, Эльжбета положила на тот локоть дрожащую ладонь. Предательская дрожь не укрылась от цепкого взгляда князя Влада. Он улыбнулся чуть шире — нашел-таки выщерблинку — и повел невесту к столу.
Отец был сильно пьян. Элька заметила это сразу по медленной, тягучей речи. По масляно блестевшим глазам. Казимеж то и дело одним движением указательного пальца велел слуге доливать вина в свой кубок, щедрой рукой бросал под стол куски мяса, которые с благодарной жадностью поглощал верный Проха. И пил, не дожидаясь гостя. Однако Черный князь не находил в том оскорбительного. Надменная усмешка на его губах говорила: доволен. Всем доволен. Доволен страхом и гневом в глазах невесты, доволен тем, как, словно обреченный, пьет будущий тесть. Тещенька Агата к столу не вышла, не пожелала сесть за одну трапезу с человеком, у которого руки в крови.
Так и сообщила едва не ополоумевшая от ужаса и хозяйкиной отчаянной храбрости, белая как полотно служанка.
А Владислав все усмехался. Гладил, не скрываясь, тонкую руку невесты. Привыкай, мол, девочка, к княжьей «докуке». Будешь покорна, и я ласков
