— Ты спи, серденько мое, спи, ясный свет, я к вечеру обернусь.
Подержала в ладошке бессильную манусову руку, поцеловала чуть повыше перевязанных новиной ладоней тонкое благородное запястье с голубыми венами, белые холеные пальцы.
Торопливо спрятав на груди медальон, Агнешка выбежала на двор, вывела из стойла покорного новой хозяйке Вражко.
Вороной подставил блестящую шею под ласковые руки знахарки. Эти руки который день и кормили его, и чистили.
— Поторопимся, так до темна обернемся.
Словно в ответ на ее слова темная хвоя сосен всколыхнулась, закипела, пошла волнами. Ветер рванул с головы девушки косынку, и Агнешка с укоризной погрозила наглецу пальцем, вскочила в седло.
Ветер нырнул под ноги коню, запутался в траве, взметнул дорожную пыль и бросил невидимой горстью прямо в серые глаза. Да только и это не помогло. Ударила пятками маленькая гордячка черного коня и понеслась по пустой дороге прочь от темнеющего на горизонте неба, где неторопливо расстилалось сизое полотно туч. И вот уж тронула невидимая рука рыхлое небесное вязание: растрепались края, протянулись — белые на синем — ниточки дождевых струй. И где-то вдалеке промелькнула золотая прядка молнии.
— Гроза идет, — прошептала вслед затихающему топоту копыт трава.
Глава 25
Не гроза — буря.
Грозу пересидеть, переждать можно. Схорониться в погребе, и пусть бушует, ломает плетни да деревья.
Тут другое — расходилась, до самого нутра, кажется, достанет.
Экая гадкая баба.
Она снова принялась колотить в дверь кулаком. И не скажешь, что княгиня, госпожа. Госпоже с этакими кулаками на базаре хорошо рыбой торговать, не уступит ни гроша, обругает, а то и поколотит.
Да не на того гроза нашла. Сколько деревьев не ломай, а утеса не своротишь. Владислав из Черны одевался к свадьбе. Тесть был только однажды — сообщил, что помер обещанный Черному князю манус, отповеди не снес. Обещался других достать, и Влад не торопил. В Сторожевых башнях покуда все было спокойно. А вот тещенька приходила уж не в первый раз — сперва степенно, себя не роняя, а потом уж разошлась хуже мертвячки-торговки. Не по душе ей пришлась скорая свадьба.
А Владислав не привык ждать. Дело сделано, записано, подписью скреплено. Годы его не те, чтобы за девками с подношениями да сладкими уговорами бегать. Хочешь наследника, мирись с неизбежным злом: у него должна быть мать. А случается, что и у матери наследника мать бывает.
Владислав оглядел в зеркало кафтан черного рытого бархата, шитый серебряной нитью. Неторопливо унизал пальцы перстнями. Пес с ней, княгиней, пусть бесится. До свадьбы считаные часы, на людях Агата позориться не будет — горда. А в покоях о стенки постучится, так, может, спесь собьет.
Игор подал господину княжеский плащ. Брызнули искрами камни на гербе, косматый седой волк скалился на черном поле, сверкал рубиновой пастью.
Не глядя в зеркало, князь прошелся по комнате и удовлетворенно ухмыльнулся. Игор был в восторге, это легко читалось в его мыслях, тех, что великан не прятал от своего благодетеля.
— Думаешь, заберешь дочку — и скатертью дорожка? — слышалось из-за двери.
«И как не охрипнет, — подумалось Владиславу. — Этак начнет моя женушка такое откаблучивать, никакому наследнику не обрадуешься. Только Влад из Черны — не князь Казимеж, терпеть не стану… А княжна умом ни в мать, ни в отца, а в заезжего молодца. Отравить думала…»
Князь засмеялся, уже в голос, вспомнив удивленно-испуганное лицо Эльжбеты, ее дрожащую руку над кубком. Отравить хотела, и то толку не хватило.
Влад взял со стола Эльжбетин кувшинчик, повертел в руках, а потом, словно осененный догадкой, потребовал у Игора подать ему золотую цепочку. Крепко обвязав горлышко кувшинчика цепью, Влад надел его на шею, так что тот заслонил герб, вышитый на груди князя, и оказался прямо против пасти волка. Не удержался, еще раз вдохнул запах оставшегося зелья.
Отравить решила… Знать, княжна ума невеликого, раз всучил ей кто-то от подневольного замужества слабительное снадобье — от нежеланного женишка да от запора. Сама под запор пойдешь, под замок, чтоб в голове ума прибавилось, а в нраве кротости. Дознаться бы, кто над будущей княгиней Чернской так подшутил. Не пожалел бы для этого шутника князь и целого золотого. Уж больно на руку сыграла шутка. А мануса жаль. Видел его князь, думал вытянуть, как домой вернется. Сила в нем хорошая, послушная.
— Игор, — обратился князь к великану, — говорят, мануса, что помер, под Вечорками разбойнички покалечили. Не приметил ты там чего? Может, с
