— Повязку пора менять. Не побоишься смотреть, княжий манус?
Иларий качнул головой, откидываясь на своей жесткой постели. Агнешка сняла повязки, зачерпнула горстью зеленоватую мазь из горшочка и щедро покрыла ею ладони мануса.
— Зачем… — словно сам еще не решив, что хотел узнать, спросил Иларий.
— Чтоб шрамов не осталось, — отозвалась Агнешка.
— Зачем… спасла?
— Или ты забыл, я твоя должница, княжий манус, — без улыбки проговорила травница. — Вот и сочлись. Одна малость осталась — на ноги тебя поставить. А там вольному воля и дорожка во все стороны.
Иларий закрыл глаза, и Агнешка тревожно глядела на его сурово сведенные брови и сжатые губы — больно, знать.
— Где мы? — не открывая глаз, спросил манус.
— Заболотное, на самой кромке Бялого, — ласково сказала Агнешка. Гнев ушел, а радость, затеплившаяся в сердце в тот момент, как Иларий открыл глаза, разрослась, окрепла, так что тепло разлилось по рукам, а в самом нутре стало жарко. Бледный и злой, он все-таки был жив. Безносая отступила от изголовья, вышла прочь, только половица скрипнула у двери. А может, это бродит по комнате старый проныра-словник.
Вспомнив о Болюсе, Агнешка тронула мануса за плечо, прижала палец к губам, потом откинула занавеску на двери и позвала:
— Спишь ли, батюшка?
— Сплю, матушка, — покорно отозвался словник. Знать, проснулся хворый?
— Проснулся, батюшка, — стараясь говорить ровно и спокойно, отозвалась лекарка. — Так что уж ты, добрый странник, отдохни, да и в путь пускайся. Много дела будет, дедушка, не до гостей мне нынче…
Но ушлый старик не желал сдаваться без боя. Агнешка услышала, как скрипнула скамья. И почти тотчас круглая плешивая голова словника возникла из темноты в узкой прорехе между занавеской и дверным косяком.
— Ты что-то говорила, матушка, о плащах без гербов, али мне послышалось?
— Послышалось, — в тысячный раз досадуя на то, что впустила пройдоху в дом, отозвалась травница, — померещилось спросонья…
— Еще, хозяюшка, вздумалось мне со сна в окошечки выглянуть, — задумчиво заметил словник. — И померещились там чужаки. В одном росту, будто на двоих отмерили. Вот и думаю, грезится, знать. Да решил, матушке сказать бы надо…
Агнешка вскочила, осторожно отодвинула занавеску и выглянула во двор. Иларий следил за нею широко распахнутыми глазами, так и не решаясь произнести хоть слово.
Наконец девушка повернулась к нему и едва заметно кивнула.
На обочине дороги, у высоких, тронутых красной кистью зари сосен стояли лошади. Смирные, словно заговоренные, животные склонили головы, но не трогали растущей под ногами сочной травы. Через седло той, что казалась крепче и крупней, был переброшен плащ. Синий — примета палочника. Но Агнешка тотчас узнала этот плащ. Узнала чудное нездешнее шитье, узнала герб — косматый волк на алом медальоне. И отпрянула от окна, потому как на мгновение показалось ей, что из-за угла дома появился хозяин плаща — грозный великан, звероподобный посланник чернского Влада.
— Вставай, Иларий, — тихо прошептала она, поднимая мануса с постели. Ноги не слушались молодого мага, он покачнулся, и Агнешка тотчас подхватила его под руки, помогла сделать шаг в сторону. Отодвинула скамью и рванула изо всех сил крышку тайника. В дверь постучали.
— Дедушка, — позвала она, — пособи-ка братцу.
И, повинуясь стали, прозвучавшей в этом едва слышном приказе, словник потрусил к ней и принялся, путаясь в своей широкой одеже, помогать манусу спуститься в маленький, едва ли пять локтей в поперечнике, тайничок. Было время, когда погребок в обращенной к лесу жилой половине дома не был еще убежищем. Матушка держала здесь самые драгоценные свои снадобья — те, на составление и приготовление которых уходили месяцы, а порой — год или два. Те, что попроще, хранились в подполе в передней, где матушка принимала и врачевала деревенских. А потом сама жила в этом тайнике — искалеченное, потерявшее человеческий облик чудовище, скрытое от любопытных глаз тех, кого когда-то лечила. Здесь она умерла, скребя когтями земляной пол, едва слышно скуля от невыразимой боли. И Агнешка, травница, лекарка, маленькая испуганная девочка, не сумела ее спасти.
Застигнутая врасплох воспоминаниями, Агнешка замешкалась, и старый Болюсь, деловито оттеснив ее в сторону, принялся деловито заправлять в узкий лаз ослабевшие руки Илария.
— И мне туда, красавица, — засуетился он, — да уберемся ли?
— А ты не торопись, дедушка, — сурово ответила Агнешка, закрывая тайник и возвращая на место лавку, — в твои ли годы по погребам лазать? Самое время за постой платить…
И старый Болеслав охнул и попятился, потому как почуял у самых ребер холодное широкое лезвие охотничьего ножа. Не боялась девчонка стали. И Болюсь почувствовал, как потянулась к стальному острию его сила, небесный металл словно притягивал ее. Болюсь двинулся, стараясь держаться подальше от лезвия.
— Я ведь, батюшка, многого не прошу, — шепнула Агнешка, подталкивая старика к двери, — мы, мертворожденные, не привыкли на судьбу
