по шее получишь. Или вот отцу твоему скажу… Уж он-то тебе всыплет!
Увидев старшего брата Кии, Колька вмиг очутился на другой стороне улицы.
Скоро праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Обычно в праздники сельские парнишки и девчонки собирались на посиделки у Варвары, подружки Кии. Девки приходили с рукодельем, приносили с собой угощенье к чаю – баранки, пряники, сахарные «подушечки» с вареньем, мед. Позже подтягивались ребята с гармошкой или балалайкой, толпились в дверях, подпирая притолоку. Лузгали семечки и задирали друг дружку, как молодые бычки. Кольку, пятнадцатилетнего малолетку, принимали в компанию только за гармошку: лучше него в селе никто не играл, даже взрослые. Да и пел он голосисто, сочиняя песни прямо на ходу. А уж какие частушки выдумывал – все со смеху покатывались. Девки очень даже привечали кудрявого веселого Кольку.
На праздник к Колькиным родителям приехала родня из-под Питера, навезла всяких гостинцев. Семейное застолье только разгоралось. Гости рассказывали про то, как в столице свергали царя, совершались революции и начиналась Гражданская война, про то, что нет теперь никакого порядка, заводы стоят и продуктов совсем мало, а на базаре все дорого. Колька не стал дожидаться, пока взрослые наговорятся «про политику» и затянут песни, заставляя его подыгрывать и подпевать им. «Ничего, отец достанет свой баян, который привез с войны из самой Германии».
Рассовав по карманам стащенное со стола угощение и прихватив гармошку, он отправился на посиделки к Варваре, зная, что там будет и Кия. Варвара жила с матерью и двумя младшими братишками в ладном, просторном доме. Отец поставил его перед самой войной, в 1913-м, но пожить в нем не успел – погиб в Германии. Вдове помогали всем миром. Варварина мать, еще молодая и крепкая, не пала духом и руки не опустила. Вместе со своей бойкой шестнадцатилетней дочерью она поддерживала в исправности свое хозяйство, чтобы не доводить семью до нищеты и убожества. Молодежь она привечала: «Пусть лучше будут на глазах, чем где-то по углам. Опять же и самой веселей и не так давит вдовство». А братишки Варварины еще больше радовались ребятам: сколько гостинцев-то им доставалось!
Колька постучал в окошко. Варвара в нарядном полушалке открыла дверь, впуская гостя.
– Ой, проходи скорее, уже почти все собрались. Сейчас в «фанты» будем играть…
Девки чинно сидели в горнице на лавке, а ребята сгрудились напротив, время от времени постреливая глазами на своих «любушек». Парни встретили Кольку вполне миролюбиво: какой он им соперник, мал еще. Зато на гармошке здорово играет. В горницу вошла Кия, неся самовар. Она тут, видно, частая гостья и знает, что где. Вместо того чтобы поздороваться, Колька опустил голову и отвернулся, скрывая волнение: «Ох, засмеют ведь, как увидят, что я краснею…».
Как они потом оказались вдвоем на Варварином сеновале, Колька и сам не мог понять. Он видел, как Кия вышла зачем-то во двор, и тут же шмыгнул за ней следом… Они лежали на пахучем сене не дыша. Ее коса щекотала ему щеку. Кольку всего трясло от близости девушки, но что нужно делать в этих случаях, он еще не знал. Кия опомнилась первой.
– Ой, нас ведь сейчас хватятся! – бросилась она вниз.
Проводить ее он не посмел. Грустно кивнув Кольке на прощанье, она ушла с соседским парнем Митькой Крыловым, который вечно возле нее крутился. Колька по-прежнему вечерами бродил у ее дома. Однажды Кия вышла за ворота и направилась к соседке.
– Подожди… – выдохнул Колька.
– Что, уже не боишься братьев-то? – озорно рассмеялась она. – А вдруг выйдут да уши тебе надерут?
– Пусть дерут… Только ты… это… не уходи…
Они спустились к замерзшей реке и пошли берегом в сторону мельницы. У Кии заиндевели колечки волос, выбившиеся из-под платка, и ресницы. Колька тоже напоминал старика в седой лохматой шапке и с седыми бровями. Они молчали, не чувствуя ни мороза, ни времени, ни пространства, боясь разрушить в себе что-то хрупкое и радостное.
– Мне домой надо, а то заругают, – вздохнула Кия.
Колька медленно брел по берегу, блаженно улыбаясь неизвестно чему. Эх, запеть бы сейчас во всю глотку, чтобы снег осыпался с елей и звезды с неба попадали! Как это раньше он не замечал, какие они яркие и манящие? И село их посреди вековых лесов, вольготно раскинувшееся по обоим берегам реки, и озеро, и мельницы – все это он увидел, будто впервые, так ярко и так пронзительно, что защипало глаза.
Питерские гости приезжали не зря: уговорили они все-таки Колькиного отца отдать парня на следующий год в техническое училище. Конечно, он и сам хотел бы учиться, но боязно как-то из дома уезжать… из родного села. А как же Кия? Ну да ладно, время до осени еще есть. В сентябре Кольку, которому с мая пошел семнадцатый год, провожали в Златоуст. В Питер отправить побоялись – там было неспокойно. Да и на Урале тоже громыхало.
В сумерках Колька побежал прощаться с Кией. Она уже давно выглядывала его в окошко, зная об отъезде. Они пробирались к реке через кустарник, подальше от любопытных глаз, выбирая местечко, где можно присесть, и боясь, что их кто-нибудь заметит. Их несмышленые руки от нечаянных прикосновений леденели, а сердца норовили выскочить из груди. И – как вспышка молнии – первый робкий поцелуй.
– Ты не забудешь меня?
– Ты что! Я вернусь скоро, только выучусь, и зашлю к тебе сватов… Наши отцы-то смолоду дружат, разрешат нам пожениться… И мы будем всегда, всю жизнь вместе… А ты пока приданое готовь и на других парней не заглядывайся, особенно на Митьку, – улыбнулся он сквозь слезы.
Вернулся Колька только через два года. Время было тяжелое: Гражданская война – то белые наступают, забирая с собой весь молодняк, то красные
