сокурсники обычно рвутся летом отдохнуть, а он, любитель-географ, каждый год уезжает со стройотрядом МАИ то на Сахалин, то на Камчатку, то в Магадан, а в этом году – аж на Чукотку. «На свою стипендию я туда не съезжу, а так хоть побываю там, посмотрю те места», – убеждал маму выросший ребенок.
Телефонный звонок настиг ее у входной двери:
– Сиди дома. Не выходи. Поняла?! – рявкнул муж каким-то чужим голосом.
– Да не могу я, у меня в десять редсовет начинается! – возмутилась жена.
– Я сказал – сиди дома, значит, сиди! – раздраженно повторил муж, и почти шепотом: – Танки идут по Волоколамке… все равно не доедешь…
– Ой, а прямо на меня летят военные вертолеты, огромные такие, зеленые, гудят ужасно… Только что из-за дома напротив вынырнули – сейчас в окно влетят!!
Внезапно связь оборвалась. Телефон не работал. Что делать? Может, на работу чуть позже поехать? Да ведь и в магазин надо сходить… Теперь эти походы превратились в настоящую охоту за всем подряд – что ухватишь… Хорошо хоть консервы есть – натуральный обмен со знакомыми продавцами: небольшое издательство, где она работала главным редактором, поставляло им дефицитные книжки, а они – консервы, мыло-шампунь, бумагу туалетную, простыни с наволочками и прочее, что давно уже смели с прилавков ушлые сограждане. Молодая картошка, мелочь, но своя – вся страна кинулась осваивать земельные участки, не надеясь прокормиться с помощью государства. Но в универсам все равно придется идти. В длинной очереди за молоком стоявшая перед ней женщина шепотом спросила:
– Как вы думаете, что теперь будет?
– Наверное, как в Чили… помните?
– Господи! Спаси и помилуй! – охнула та, испуганно оглядываясь по сторонам.
В памяти поколений все еще были свежи воспоминания о сталинских и хрущевских временах, когда человек мог жестоко поплатиться всего лишь за неосторожное слово, даже в магазинной очереди, поэтому люди быстро вникали в ситуацию.
В телевизоре – по всем каналам «Лебединое озеро». В Москве объявлено чрезвычайное положение, с 10 вечера до 6 часов утра – комендантский час. Как быть? Ведь сын должен приехать как раз вечером, часов в 9–10! Знает ли он, что творится в Москве? Придется встречать его прямо в метро. Арестуют – так всей семьей.
Вечером, в половине десятого, сын, угрюмый, измученный длительным перелетом в транспортнике, обросший, с рюкзаком, из которого торчали забинтованные оленьи рога, вышел из вагона метро и направился к эскалатору. Вид у него был явно не московский. Родители подхватили его с обеих сторон, наспех поцеловали и без лишних слов потащили к выходу. Отец забрал у него рюкзак, пропахший соленой рыбой, а мама шепотом объясняла, что нужно как можно спокойнее пройти мимо вооруженных автоматами милицейских патрулей на выходе и поспешить к троллейбусной остановке. Сын ничего не понимал, но так устал и хотел спать, что ему было не до этаких чудачеств. Дома, добредя до ванны, он кое-как ополоснулся и рухнул на свой диван, даже не прикоснувшись к маминому угощенью.
На следующий день Ельцин, стоя на танке у Белого дома, зачитывал обращение «К гражданам России», назвав действия ГКЧП попыткой государственного переворота. Его поддержал генерал Лебедь со своими десантниками, переметнувшийся на сторону восставших. Вокруг здания Верховного Совета РСФСР на Краснопресненской набережной начали сооружать баррикады. На противоположной стороне, на горке, на все это взирали толпы зевак как на театральное действо под открытым небом. По телевизору показывали пресс-конференцию новоявленных «спасителей страны» с бегающими глазками во главе с Янаевым, у которого сильно тряслись руки.
В Москву отовсюду стягивался народ – и истинные защитники демократии, и их противники, и авантюристы, и просто любопытствующие. В обеих столицах и других крупных городах митинговали. По центру города с грохотом катили танки. Казалось, что это какой-то невероятный спектакль с не пугаными еще зрителями, пока в ночь на 21 августа в тоннеле у Арбата под танками не распрощались с жизнью трое парнишек.
А утром член ГКЧП боевой генерал Язов, герой Великой Отечественной, принял решение отвести войска от Москвы.
Город, в котором обычно днем и ночью бурлила жизнь, оцепенел. Милиция как сквозь землю провалилась, а полчищ гэбэшников, казалось, и вовсе никогда не водилось. Москвичи боялись ложиться спать. Путч провалился, но народ все еще оставался в неведении. Люди ходили на работу и с тревогой ожидали дальнейшего развития событий. Детей старались попридержать дома.
В академии, которой принадлежало ее издательство, спешно снимали портреты Горбачева и плакаты с его изречениями. Ректор, много лет избиравшийся депутатом Верховного Совета СССР, не скрывал своего злорадства. Риторика бесконечных закрытых заседаний руководства резко изменилась: «Всех бузотеров и “дерьмократов” академии – немедленно к ногтю!».
В издательстве шел обычный рабочий день: горка рукописей на столе главного редактора, ожидающих подписи в печать; вечно где-то бегающий по своим делам директор, увиливающий от решения скоропортящихся вопросов, кроме тех, которые затрагивали его личные интересы; тихий бубнеж в редакторской и корректорской; настырные авторы со своими «нетленками»; художники, чье вдохновение зависело от размера аванса, и вечные проблемы в производственном отделе, воюющем с типографией. А там – то прогулы, то машину сломают, то бумага кончилась, то нечаянно напьются…
– Можно? – заглянула в кабинет главного миловидная женщина, старший редактор. – Я хотела отпроситься, а рукопись домой возьму.
– Что-то с детьми? – участливо спросила хозяйка кабинета у сотрудницы, матери троих детей и жены командированного в неспокойный Афганистан
